Красильщик луны. Эссеистическая поэма

ЕЛЕНА БРЮС – типичный представитель тех творческих личностей, что поют песни под гитару у костра и читают стихи собственного сочинения своим кошкам, рифмуют поздравления для друзей и все свои произведения убирают в ящик стола. Большинство из таких авторов остаются неуслышанными и неузнанными. Но некоторые прилагают усилия и находят смелость, чтобы превратить свои внутренние монологи в диалоги с читателем. Автор этой книги – одна из них. Основной жанр ее стихотворений – философская лирика. Своими наставниками на литературном поприще считает поэтов Серебряного века, а также поэтов-символистов. В работах не приемлет личного трагизма и сентиментальности, практически все ее творчество покрыто налетом едва уловимого цинизма, но, несмотря на это, уже приобрело свой небольшой круг читателей.

С 2012 года Елена публикует свои произведения на литературных интернет-ресурсах, является номинантом премии «Поэт года – 2020», участником ежегодного конкурса «Классики и современники», который проводит Российский союз писателей совместно с «Литературной газетой».

Bonjour, cher ami Arthur,

я потерялся во времени. Пишу тебе из будущего, которое никогда не наступит. Мои слова тебе – из сонных дней, из тягостных ночей, из тех времен, где только утро дарит слабую надежду, что голос говорящих правду будет услышан. Из времени того, где презираются симфонии стихов, где правят пустота и молчание мертвых языков, и их пособники – слепые диалекты с раскрашенными шутовскими лицами. Все также беспощадны и пафосны рифмоплеты, и скоморохи, и их учителя, мнящие себя великими мастерами слова. Видят ли они грязь на своих костюмах, поэты и критики в белоснежных пальто, напялившие на шеи ордена из красивых бессмысленных слов… Ценители словесности бормочут: как символична речь, как экспрессивен слог! А сами брезгливо морщат носы и отворачивают лица от той четкой и устрашающей их чахлое воображение картины поэзии, которую ты им преподнес… Да что тебе их проклятия, насмешливый мальчишка, бунтовщик! Ты просто

развернул зеркала времени, и в них отражаются они сами, их лица, скрытые масками приличия. И не твои откровенные слова, поражающие недетской дерзостью страшат их, а их собственные рожи. Никогда не просил ты милостыни у черноголовых галок, не равным был ты среди них, существующих и сейчас, тех, которых не коснулась призма времени, не живых и не мертвых трусливых крикунов. Пугает птиц галдящих одно присутствие хищника, страшит их то, что их добропорядочный быт рушится под жестокими (но так ли они жестоки?) отражениями прекрасной действительности в грязи и ликах смерти. Что называется «адом»? Детская страшная сказка невообразима и смешна… Те мифические зазеркалья, которыми пугают грешников, огонь геенны, котлы и сковороды – чем не кухня для пожирателей душ! Да и кто они, эти заблудшие души, кто удостоится чести увидеть их – лишь чернокнижник и колдун или несчастный одинокий ребенок на старой мельнице? Перемелют время ее жернова, и опустеет она без твоих молитв и снов… Но нет тебя среди мертвецов, хоть в далеком Шарлевиле есть обелиск с твоим именем. А в Париже установлен памятник тебе, но, на мой взгляд, он уродлив. Твой настоящий памятник – это разбитый остов корабля, того, опьяненного морем отчаяния, обветренного одиночеством. Те, кто жив сейчас и знаком с тобой, не шлют тебе проклятий, лишь благодарность и поклон. О, как мучительно сложны твои тексты для переводчиков! И сколько заплат цензоров наложено на твои стихи! Я плакал с твоим дождем, бродил по парижским тропам, плыл пьяным кораблем и озарен твоими озареньями! Сегодня флаги так же гордо развеваются над современными кораблями и над зданиями посольств различных стран, гордящихся своими несуществующими различиями. И так же ужасны взгляды мертвецов-понтонов! Скажи мне, стал ли той самой маленькой лодкой в руках ребенка?.. Какими только эпитетами не «наградили» тебя за сто пятьдесят лет! Безбожник, падший ангел, наследник декаданса! Церковные пастыри крестили бы тебя вослед и призывали бы изгонять бесов из несчастного грешника… Но Бога видел ты в своих «Озарениях» и каялся перед ним… Я знаю, что в приступе отчаянной боли ты сжег свои рукописи. Бумага сгорела, рассыпались пеплом чернила… Хотел ты, верно, убежать. И убежал… Как твой корабль – в мятущиеся бури жизни. Но голос твой звучит и сейчас, отзывается в сердцах живых набатом. Ты замолчал. Но колокол звучит так громко, что его не перекричать и не заставить замолчать. А если он и замолчит, то обязательно придет другой звонарь. В пространстве вечности язык един! Dans l’espace de l’'eternit'e, chacun parle la m^eme langue!

Сломав и закопав трубу,Не уничтожить музыканта.Пусть фрак его истлелИ горло поглотила сырость,И губы больше не отсчитывают такт…Но живы звуки, жив источник их.Они – ключи от всех дверей.И есть слова и ноты – непереводимы,Написанные шрифтом для слепых,Колоколами онемевших звонарей.Для тех, кто в вечности живет,Нет вечеров, и дней, и утр.Тот человек, что завтра ждет —Он не был мудр.Скалу раскалывает прутПобега молодого – в этом сила.В могилы умерших кладут.А мертвому вся жизнь – могила…Тому, кто в вечности живет,«Адов» огонь не страшен.Его не тронет душу грязная молва…Пусты, как скорлупа, глазницы ваши,Эй, смертные! Смотритесь в зеркала!

Весна! Гремящий город, пропахший талой грязью. Мой родной… Мой дом с обветренными стенами, ты равнодушно вздыхаешь, и теплота пышет в мое лицо. Аллеи подсыхают и жмурятся под майским отдохнувшим солнцем. Толкутся сорняки по обочинам. В воздухе растворена надежда одуревшей молодости по лету. Бесцельно иду я под руку с бездельем по аллее. Она розовеет от обсыпавшихся лепестков диких яблонь, стоящих ровно по ее краям. Они есть в каждом городе, эти одомашненные жители лесов – опрятные низкие деревья, вежливые, как служащие офисов. Совершенное уютное местечко – аллея городского сквера. Мир чист вокруг, как только что отмытое стекло… И чистота слепит глаза, один миг – и замирает все вокруг. Мне кажется, земля покрыта снегом. Сжимает сердце страх, пробрался внутрь зимний холод, там, прямо в буйстве мая. Снег! Только не надо, Господи, снова зимы! Стыдливо ежусь я, слепой щенок, потерявший тепло. И тает, тает наваждение. И вместе с ним теряется покой. Пропало все. И все вокруг как будто вдалеке. Стою и вижу будто свыше – свое ничтожество и глупость. Поэт с улыбкой дурака! Все так, как есть, все на своих местах. Гуляет полураздетая весна, ты снова обманут, испуган и счастлив. Не снег на асфальте, а лепестки осыпающихся цветущих яблонь – постоянство ожидания нового времени года. Не жди, не плачь, все идет чередом. Я счастлив быть дитем природы, я наивен и любознателен. Грей меня, лето, пои ветром, весна, лейся стихами! Я люблю землю. Это, кажется, единственная часть мира, которую я люблю. Я преклоняюсь перед ассиметричной бесконечностью природного единства и красоты. Пересыпая почву в руках, не вижу грязи. Прах времен, материя тайны плодородия – верю в то, что в ней скрыта тайна рождения новой жизни. Подумать только – я страшусь зимы, как смерти. Изменник самому себе. Слабак, боюсь навсегда остаться на той теплой, засыпанной лепестками аллее, на любимой земле. Не прийти никуда, не найти смысла. Как всякий одинокий человек, я живу во множестве книг, глотаю чужие слова, как оборванец – бесплатный обед. Спасибо, хватит, я захлебываюсь в мечтах. Какая жалость – стать бы мне героем тех историй, кипенья чувств, невероятных приключений. Бурлит в душе счастье единения с природой, а руки не находят себе места. Я словно мальчик в ежегодный праздник, заваленный подарками – хватаюсь то за одно, то за другое, бросая и снова начиная бесполезные дела. Ноги заплетаются, я будто пьян сознанием того, что вечная природа хранит меня, как мать, под теплым крылом. Язык мой глуп, я обличаю вещи и выдаю свои мыслишки и маленькие чувства за нерушимость жизненных законов. Я чтец стихов, своих беспородных отродий, и известных симфоний. Поэты удивляют красотой. Воспета жизнь, любовь, и молодость, и старость. И только смерть и боль ютятся на задворках. Ты, власть оцепенения зимы и ночи, мне даже страшно думать о тебе. Зачем, скажи, ты появилась, ты, странная тоска по обратной стороне земли, зачем ты мне, несчастному, обиженному нелюбовью мира, скулишь, дворняга, рвешь меня на части? Я счастлив был бы просто жить, не думая, не зная и не веря. Мне не с кем говорить. Я с радостью бы принял ранг посмешища в глазах людей, тогда бы, наверно, шевельнулось каменное сердце мое. Случай или судьба свели меня с тобой, Артюр Рембо, – теперь уже неважно. Путь назад закрыт.

Далекий близкий век,Безродные певцы,Слышны ли вам моиСмешные монологи?Открыта дверь в безвременье,И только сделать шагЧерез обитые страданием пороги.Творец времен, вернувшисьНа погибель, я предаюСебя, того, кто не родился,Лазури чернота и вечный света сон,Слепой заре все помнится и мнится…

Тот вечер пасмурный, вползающий в открытое окно, не даст душа моя стереть из памяти. Книжные страницы, будто живые, шевелились от ветра. Я ждал страданий пафосных, насмешливый читатель. Ведь мир так прост, гоните бесконечность прочь. Короткой жизни нашей новостей не нужно. Но если бы я знал тогда, что есть миры другие… Что можно этот мир познать, избороздив его бескрайность на «Пьяном корабле» проклятого поэта…

Когда с бесстрастных рек спустился осторожно,Уже не чуял рулевых я, плыть пытался сам,Их ждали глиняные руки краснокожих,Тела их голые прибив потом к цветным столбам.Я стал свободным беззаботным экипажем,Бездумным одиноким кораблем,Внутри которого фламандское зерно,Английский легкий хлопок сложен,Но некому тревожиться о нем.Я побежал! От ярости приливаПохолодевший, с глупой головой.Тот полуостров скрылся в омуте залива,Накрывшись триумфально суетой.С напутствиями штормового ветраЯ десять дней и столько же ночей,Как пробка, легкий, бился в танцеПолумертвой жертвыБез сожаления в тупых глазах огней.Незрелых кислых яблок слаще —Еловое нутро мое зеленая вода заполонила,От рвотных пятен, синего винаЯ был отмыт. И развернул кормило…Затем в поэзии воды купался.С моря, пронизанного звездным молоком,Вздымалась яростно лазурьИ бледной ватерлинии касалась,С задумчивым играя мертвецом.Как только пустошь синевы внезапно красной станет,И медленно погаснет блеск дневной,Сильнее лир и алкоголя опьяняетРазумных горько-сладкая любовь.Я видел небеса в разрезах молний,Ливни, флюидами бомбящие прибой,Но выше чем рассвет и город голубиный,Был человек, ходящий над водой.Я видел солнце – с ужаса гримасойСпускалось с фиолетовых небес,Катящиеся

волны покрывалиЕго, как занавес – актеров древних пьес.Мне снился ночью снег с зеленым блеском,Неспешный взгляд морей его ласкал легко,Неслыханным движением соков древесныхВ воде блуждали песни сине-желтых светляков.Я долго был не кораблем,А опустевшим хлевомСреди кусачих истеричных волн и скал,Где возле ног святой печальной Девы,Уткнувшись мордой в рифы, океан лежал.Промокшим шкотом палубу линчуя,Я зверем бился в тело буйноцветных островов,Дуги небесной радужная сбруяТянулась над стадами сизых облаков.Я видел, как в капкане забродивших вод болотных лежаВ нарывах гнил морской левиафан.Тяжелые валы его крушили ложе,Слепая бездна их тащила в океан.На берег безобразный перлы волн ледник бросаетОсколками серебряных лучей,Там змеи мертвые коряги обнимаютВ пьянящих запахах идиллии ночей.Прозрачны и легки стеклярусные рыбки.Как дети, волны вас влекут заманчивой игрой…Но ветер с палубы пыльцу цветов сдувает зыбко.И снова окрыляет парус мой…Я так устал бродить по водяной пустыне,А море умоляет рядом быть, рыдая.Цветок увядший покрывает иней,Но он цветет без сил, мольбам земли внимая.Береговые рифы мне корму сломали,Испачкал палубу помет отвратных белых птиц.И я поплыл, скрипящий якорь поднимая.Утопленник опять спустился вниз!Кто я? Заветренная шлюпка, промокшая,В обрывках лопарей,Избитый ураганом плот пустой,Я чей-то воин или парусник торговый?Я – призрак, одурманенный водой.Свободный, тлеющий туманным силуэтомПод шквалом огненной небесной бури,Несущий сладость замечательным поэтам,Плешивый солнца круг на слякоти лазури.Бежал, облитый электрической луной,Паром безумный под конвоем черных птиц,Когда скрывался под карминовой волной,Смеялось небо сонмом звездных лиц.Я трепетал, услышав стон за сотню с лишним миль,Бездонным горлом омута пропетый,Волчком кружил я, призывая штильИ близость старых европейских парапетов.Я видел звездные архипелаги! И острова,Где странники ночуют:– Бездонной ночью спишь, спуская флаги,А миллионы звезд по небесам кочуют?Нет, правда, я не плачу! Душу рвут рассветы.Так тускло солнце, а луна красней огня:Я опьянен любовным хмелем света.Пусть лопнет киль мой! Океан, топи меня!О, если я мечтаю плыть в воде Европы,Пусть это будет черная ложбинка ручейка,В который грустный мальчик пуститЛодку, похожую на крылья мотылька.Я больше не могу купаться в болиИ раны чистить от людских следов,Ни проходить под гордость флагов инородной воли,Ни плыть под взглядами уродливых мостов!

То время жить и время умирать в огромном метафизическом океане, сколько веков способно ты продлиться? Корабль, нахлебавшийся свободы, опьяненный ею, дошедший до той самой грани отчаяния на краю горизонта – он поражает простотой неведомых глубин. Горю и превращаюсь в дым под всполохами чувств – корабль, бездумный и бездушный, пройдя свой трудный путь, дошел к вершинам боли, мечтаешь о родных парапетах, стать мотыльком и лодочкой в руках ребенка… А гнев, желанье умереть – невыносимо. Живой, взбудоражившийся подросток, опьяненный беззаботной жизнью, готовый испытать бесстрашие свое, под песни и молитвы злобных праведников, стоящих на причалах, ты проплыл тысячи миль лишений в поисках той тайной и странной свободы, что никогда не покидает сердце, приютившее ее… Вернулся ли ты к своим родным и нежным берегам? А сколько их, обломанных каркасов на дне тех океанов, тех, кто не пережил обратное движенье – от смерти к жизни. Но истина одна: любовь не перестанет быть.

Корабль любви, потопленный в пучинеБезумной пляской бешеных ветров,Лежит уставшим псом на счесанной овчине,В бездвижии своем не видя снов.Ночь холодна. Восток зарею тлеетИ жаждет солнце выпустить из туч,Обломки мачт на дне ни буря не заденет,И не коснется самый длинный луч.Под небом буйство жизни зацветает,Бредут кудрявыми стадами волны.Чудовищное сердце моря замирает,Наткнувшись на поломанные ребра.На дне немом давно остановилось время,Лежит корабль спокойно и угрюмо.Шныряет рыбье варварское племяВ пробоинах заилевшего трюма.Под тяжестью прозрачного флюида,Не видя света и не слыша голосов,Голубоглазая склонилась АтлантидаНад саваном из рваных парусов.Ни звука и ни тона в царстве мертвомНе отразит ее печальная природа.Кораллы тянут щупальца над бортом,И якорем придавлена свобода…А сколько миль безудержного счастьяРазрезал этот почерневший киль,Когда без страха перед океанской пастьюПеред глазами вечности ходил!Тоскуя по земле и солнечным приливам,Чья память так легка и дорога,Он обретал невиданную силу,Стремясь к далеким нежным берегам…Из рваной сети пленники бросались к воле,В объятья обезумевших штормов,И чернотой сияло дремлющее мореПод тусклым светом звездных маяков.Он бороздил подлунное пространствоВ немыслимой сияющей глуши,Свободный ветер дальних странствийСнимал оковы с плеч робеющей души…Нет силы всемогущей во вселенной,Чтоб корабли поднять из бездны черной.Не обрастут румянцем пятна тлена,Не запульсируют холодные аорты.Но та, что легче воздуха и тишеЖурчания лесного ручейка,В его веселую волну опустит свышеКораблик из бумажного листка.И в жерло океана устремляясьПо тоненьким расщелинкам земли,На борт берут любовь, и, заново рождаясь,Плывут весенние смешные корабли.

Поэт, не знающий границ времен, стань другом мне и братом, ты развернул лицо мое туда, куда всегда боялся я смотреть – в глубины собственной души, где мир смеется над кошмарными мечтами. Стихи твои рождают чувства, и они пищат, маленькие слепые существа, карабкаются, рвут мое сердце.

Так вот она – тягучая тоска,Горячим паром обдает слегка,Во мне самом живетИ варит зелья,Размешивая в кипятке веселье.Я знаю суть математических начал,Я тождества сухие изучал,Я отнимаю и делю на дроби числа,Но до сих пор не вижу смысла —Как получить миров преображение.Выделить из дальновидности —Дальность,Из тленных клочков реальности —Звездные отражения.Утешить в горе их, чтобы утихлаБоль…Но вновь умов прокисшее брожениеСтремится результатДелить на ноль.

Обнимаю тебя, моя тоска, поднимемся же над серым городом, над своей проклятой белой аллеей, где замирал я в страхе, над своими безудержно счастливыми кошмарами, преследующими меня и ночью, и днем. Прощай, гармония и страсть моих страданий. Мое мирное существование исчезло внезапно, обескураженный и жалкий, я силюсь понять смысл простейших слов. Как нежно нужно касаться тела чужого языка, чтобы не поранить его… Казалось мне, что небо плачет, сожалея о людских страстях, но нет – в тебе самом рыдает сердце… Дитя природы, обереги твои никого не спасут. Мир перевернулся. И перестал быть прекрасным. Здесь каждый – бесконечно одинок. И вязнет в холоде сугробов еще не выпавшего снега, над нежностью опавших лепестков. Кто я – открытие, прозрение? Душа нема в моменте страха тела. И все вокруг, казалось, говорит. Нет чувств, одно осталось – гнетущая масштабами действительность, театр теней, мой иллюзорный дом. Голос внутри пищал, хрипел и кричал, складывал слова в затертые рифмы: стань тем, кем ты никогда еще не был, с кем ты не рос, не ел незрелых яблок, не разбивал коленей и не делился первым детским горем, тем, кто сможет вдохновлять и пробуждать чувства в других, бери и береги его – предназначение поэта. Мир, созданный живыми, – жив, разумен и приветлив. Мир, существующий извне, – твой равнодушный враг.