Красильщик луны. Эссеистическая поэма

Брюс Елена

Когда я мир возненавидел,Мне тут же встретилась война,Ее лицо – древесный идол,Ее скрипучая луна.Ее прекрасные доспехи,Меха зимы, вино весны,Стволов осенних черных вехиИ летние цветные сны.Стратег застал врасплох.Я ранен в голову и в сердце,На поле боя, с краю, там,Где кони старых добрых армийБредут по разным сторонам.Хромая, сбросив седоков,Ступают тяжело меж ними.Останусь там, где враг моеНа пьедестале выбил имя.

Друзья, листатели страниц моих, швыряли как объедки свои вердикты: «Красиво. Прекрасно. Но непонятно. Для кого это написано?» Я злился. Мне-то казалось, что все ясно, как день. Кричащий в гулкость пустоты, пространство без дыхания и смысла, тебе в ответ – ни отзвука, ни шепота, лишь эхо. Страшна личина немоты в кошмарном сне и также страшен крик в пустоты, когда глаза людские глядят сквозь тебя. Ржавеют струны душ. Людская одинаковая

суть: страдать вместе, рыдать вместе – это облегчает горе, делить друг с другом свое нехитрое счастье – и оно станет огромным. С ужасом или тайным страхом в сердце ждать смерть, за которой, по слухам, нам всем станет хуже в случае попадания в ад, или мы станем счастливыми хозяевами рая – и другого не дано… Надо сказать, моя вера в Бога, рай и ад ограничивалась мысленной молитвой в часы особой грусти да посещением церкви по праздникам. Поэтому никакие религиозные «сказки» не трогали меня. Я побывал в «аду» Рембо. Чем счастлив он, художник, музыкант, поэт – тот, кому довелось касаться душ, этих хрупких невидимых свечений, смотреть на мир не своими глазами, кричать не о своей страдальческой натуре, политике и страхе перед неведомым «адом», а видеть за всех, слышать за всех, как Бог? О, посмотрите, я страдаю, я страшусь зимы. Меня предал друг, я расстался с любимым человеком… А вот и красивый осенний парк. Смотрите, я грущу об ушедшем лете! Насмешливые личные трагизмы с усмешкой роятся в голове, затмевая изнанку жизни и настоящее горе – смерть ничего не успевшего существа. Трагедия и боль от сознания присутствия смерти невыносима, да и не все могут перенести ее. Она – непобедимый воин, охраняющий некую границу миров. Ее нельзя уничтожить ни тысячами слов, ни мольбой, ни оружием. Ее можно только преодолеть, как вершину. Пережить жизнь. Жизнь прожить – трудно, а пережить – подчас невозможно. Да кто я, собственно, такой, чтобы рассуждать о таких вещах? Необразованный умник, возомнивший о себе невесть что, несчастный выкормыш городских окраин, честный маленький гражданин, считающий себя закономерной частью окружающего мира, его (несомненно!) важной функцией, лежу гордым камешком, выполняю работу винтика огромной системы молча. По ночам пишу отточенные непонятной грустью стихи и складываю бережно в стопки, сохраняю файлы, иногда любуюсь и перечитываю. Для души. Своей, чужой – неважно… А отражать свет неба оставьте гениям, я всего лишь рифмоплет и ничтожество – такие мысли уничтожали меня медленно и верно, заливая черной акварелью разноцветные пейзажи моих стихов. Со стороны казалось, наверное, что я схожу с ума. И, вероятно, так и было на самом деле. Та, то ли снежная, то ли теплая, засыпанная яблоневым цветом аллея в один момент превратилась в пыльную промерзшую ухабистую дорогу, по краям которой торчали корявые деревья с голыми ветвями. Дорога в никуда, без конца. Весь этот слезливый милый мир строителей счастья и хождения под ручку с любимой подругой по ухоженным тропкам рухнул в одночасье. Чем больше я тонул в Рембо, тем холоднее становился воздух вокруг. Он так непринужденно, как некий древний молодой полубог, поднявшийся над землей, говорил о мире, охватывая его весь, до мелочей, нечеловеческим взглядом. Чувство, похожее на стыд, недоуменно глядело на меня со страниц. Так иногда среди красивых картинок и пасторальных пейзажей мелькают фантастические и ужасные изображения смерти, ада, мертвецов, затонувших кораблей, разоренных городов, руин и чудовищ. «Боже правый, да они сумасшедшие!» – часто думал я об авторах таких картин. Что заставляет их выставлять мир в черном свете, неужели те самые герои с кровавыми оскалами? Может быть, в кошмарах видятся им эти картины? Танцы висельников – чем не возвышенная тема для поэта… Неужто наяву ты видел их, висящих и лежащих мертвецов, что дергались в безумной пляске, подпевая смерти?

Рядком на виселице длинной,Чья так любезна черная рука,Трясут костями бесы-паладины,И Саладиновы кивают черепа.Маэстро Вельзевул при галстуке, во фраке,Нахально рожи корчит небесам,Гарцует в такт по мертвым головам,Что встали, развеселые гуляки?Танцуйте, стервецы, под песни Рождества!.. [2]

Дикая, бесстрашная история совсем не похожа на сказку. Нет красоты и добра в ней, только отражение бессмысленного существования, пир на своих же костях… И мор, и дрожь холодеющих тел – старо, как мир. Страдальцы, трясетесь в плясках неумелых, все ищете пределы храбрости, а враг ваш вечен. Сегодняшний уснувший мир, пленник летаргии, смотри – история заброшена в темный угол, и лишь редкие храбрецы способны постоять за нее и отстоять перед натиском глупости и праздности. Бессмысленные пляски так же веселы, как век назад… Стоит народ на месте, привязан будто петлями к бревну, танцует и хохочет. Развитие, сияние разума, любовь и красота – их флаги рвет жестокий ветер:

2

Перевод Елены Брюс.

Как же много в столетии этом ветров…В буреломах истории спрятана память,Как же много лежит на поверхности слов.Их читать – разве только детей позабавить.Разве планка морали настолько низка,Что с колен не дает подниматься?Да, вполне обустроен простор тупика,Чтобы в мусоре жизни копаться.Не за прошлое нам отвечать головой,Не к лицу настоящее хаять.Для растущих потомков – есть крест золотой.Что нам тем, предыдущим, оставить?

Что тебе я оставил, бунтарь и мечтатель-поэт, что оставил я им, вдохновившим тебя «Озареньям»… Так хотелось бы мне рассказать тебе, что мы живы – те, кто пережил жизнь. Что с презреньем и так же, без страха, глядим на оскалы смертей. Я разговариваю сам с собой. И ни на один вопрос не смог найти ответа. Мне видится безумие везде. Я мечтаю о потере памяти.

Рембо – загадочный алхимик слова, владеющий до дна архитектоникой душевных потрясений. Великое воображение превращало мальчика, сидящего на старой мельнице возле мутного залива, в корабль, опьяненный морем свободы, в дождь, бродягу, революционера, влюбленного… Сотни образов и стихий, и ни одного имени. Что это – безумство или восхождение над ним? Одушевленное воплощение целой человеческой жизни, преодолевшей смерть, – нож в сердце. Стихи мои о скуке у окна, первой

любви, потере друга и прочих излюбленных темах рифмоплетов – как вы наивны и смешны! Говорил ли я до этого или просто ревел, как раненое животное, не знающее ничего, кроме молитв? «Сам-то я не смогу объясниться: стал чем-то вроде нищего, что знает только свои Pater и Ave Maria. Я разучился говорить…» [3] Эти слова Рембо хлещут меня по лицу, как мокрые колючие ветви. Бесконечные параллели времени, кто дал мне право не замечать вас! Мне предстояло идти по этой дороге. Остановиться – значит умереть. А заново учиться говорить – ничтожная моя попытка выжить. Я сделал шаг и оглянулся в ожидании попутчиков и помощников, хотя на пути с песнями отсебятины их было предостаточно. Но они не появились. Ни тогда, ни после.

3

Перевод Ю. Стефанова.

Затмение

Бывает, наступает такое время, когда черный диск Луны заслоняет солнце, и в мире земном начинается суматоха. Затмение. Лед обжигает, а от солнечных лучей бросает в дрожь. Цветы закрываются, теряя свет. Птицы и рыбы, движимые инстинктом сохранения в толпе, собираются в стаи, некоторые виды живых существ бросаются в незнакомые ареалы обитания, впадают в несвойственную им спячку. Жизненная энергия концентрируется на границе нарушения биоритмов, как перед близким уничтожением. Предчувствие гибели – достойная причина для животных изменять свое поведение. Природа неизменна, она живет своими законами. Можно сколько угодно закрывать глаза под слепящим солнцем, но оно так и останется висеть на небе, полыхая где-то в немыслимой высоте. Одна маленькая вещь может заслонить все небо, если вы прикроете ей свои глаза. Причина духовной слепоты – наш страх перед солнцем. Спокойнее скрываться в тени и молиться о прекращении страданий. Достойно ли людям вести себя подобно животным в другом, душевном затмении – затмении души, предчувствуя ее гибель? Думаю, если человеку выпала доля увидеть затмение в собственном сознании, он должен иметь силы и совесть, чтобы пережить его без животных метаний и рассказать об этом, иначе зачем дана способность говорить? Природный страх – зверь внутри, поклонник боли и пошляк, голый инстинкт – рвется наружу. Я бездарный и насмешливый его хозяин. Мой слабый голос, звучи! Слова, ножом врезайтесь в сердца!

Мы запираем двери,Чтобы трястись от страха.Боимся, что внутренний зверьВоспрянет не духом, а прахом.Ночи громада бурей бесится.На небе месяц смеется.Жизнь – бесконечная лестницаК восходящему солнцу.Святоша клянет поверье,Что Бог ему счастья выделит,Гладит душевного зверя,Глухой, и не видит, видимо.Зверь наш скрипит зубами,Царапает бетонную стену.Кошмары владеют углами,Ломают части системы.Тучи глотают воду.Листья обрушиваются на плечи.Тушит фонарь непогода,Торопит домой вечер.Мы запираем двериВ комнат своих квадратуры,Страшные спящие звери,Сказочные балагуры.

Так вот оно – затмение души. Прими его как есть, не сомневайся, слишком много знаков было дано, слишком много временных параллелей открылось мне во всей своей четкой математической красе. Что делать, если вдруг луна горит огнем, а солнце черно как уголь? Понять? Принять как данное эту отвратительную ясность? Я схожу с ума и утомлен тягучим диалогом с эхом. Изнутри вырывалась боль, снаружи бил озноб, разум пытался обуздать мысли. «Луна не бывает огненной!» – кричал во мне разум. Я соглашался и не верил глазам. Мир цвета и чувств потерял все основные свои признаки. Так в душе просыпалась любовь, моя забитая и несчастная любовь к жизни, но понимание пришло гораздо позже. Тогда я метался, как дикая рысь по ветвям и берегам, когтистой лапой прикрывая глаза от солнца… Инстинкты! Власть их сильна и нерушима в животных, но я – человек. «Я же живой человек!» – так в жизни обычно вскрикивают люди, пытаясь оправдать свои бездумные поступки, которые, как им кажется, совершаются во имя любви. «Ты – простое животное, – хочется ответить им, – пока на тебе надет ошейник страха и прицеплен к нему поводок, который держит в руках мать-природа». Неразлучная парочка – земная любовь и ревность – инстинкт продолжения рода и инстинкт обладания. Когда попадаешь в их капкан, становится сложно отличать одно от другого: слепнешь и глохнешь. Свет чистой любви и земная (земляная!) привязанность с претензией на правообладание предметом любви начинают борьбу, отсюда и огонь ярости, и ледяная апатия, и даже оскалы грубости. И имя всему этому – сумасшествие. Теперь я здесь – на грани, отделяющей меня от прошлого, возле пустоты, стою на полосе отчуждения.

Я стою у двери смыслаС медным сломанным ключом.Коротают время мыслиВ разговорах ни о чем.Одинокая усталостьСерым осликом вздохнет.Полежать уложит жалость:Пусть, бедняга, отдохнет.Я такой несчастный малый,Перед небом ник к земле,Как листочек палый, алый —К желтой веточке-губе.Преднамеренное счастье.Переигранный роман.Венка бьется на запястье,Света нет. Погас экран.Звон в ушах. Каркасы зданий.За спиной горят мосты.Балансирую на граниУ порога пустоты.

Так иногда, когда заснешь днем, просыпаешься вечером, не можешь определить время суток, бродишь оцепеневшей сомнамбулой. Я заснул в прошлом, проснулся в будущем. Боль, жалость к самому себе переполняют мое сердце. Все тщетны поиски, где ты, настоящее? Где я? Солнце гаснет, а луна сияет странным светом. Затмение прошло, но все поменялось местами. Мне хочется исчезнуть, стать пылинкой или синей звездой. Я обуздал зверя.

Нет, правда, я не плачу! Душу рвут рассветы.Так тускло солнце, а луна красней огня:Я опьянен любовным хмелем света.Пусть лопнет киль мой! Океан, топи меня!..