Краски времени
Шрифт:
Есть непреложное в ритме молодости, смелости. Мужество имеет свою динамику. Новое — свои живописные планы. Поэтому я люблю писать людей, познавая их внутренний мир через их видимый, зримый ритм, писать пейзажи в их закономерной стройности; поэтому человек у меня не расползается в живописном месиве, а строится как цветной, объемный, четкий образ.
В наше время существует изумительное слово "новаторство". Во всем прогрессивном, искреннем, ищущем мы видим корни этого понятия. Новаторство придает новый, более глубокий смысл трудовым процессам — будь это на заводе, в полях, в лабораториях ученых. Наше новаторство вытекает из социальной
Я люблю спорт; Я могу часами смотреть на бегунов, пятиборцев, пловцов, лыжников. Мне всегда казалось, что спорт облагораживает человека, как все красивое.
Мы очень разбрасываемся, мы живем в беспокойное время, уж очень много на нашу долю выпало впечатлений. Может быть, поэтому мы так внимательны к человеку и его человеческому достоинству.
Народ предлагает художникам решать трудные, но заманчивые задачи — работать над образом нашего современника, гармонически сочетающего духовное богатство, моральную чистоту и физическое совершенство. Моральный кодекс строителей коммунизма включает в себя высокие нравственные принципы — любовь к Родине, к труду, чувство товарищества. Вот за что надо бороться сегодня, вот что главное в искусстве сегодняшнего дня. В наше творчество войдут и заботы о красоте квартир, парков, городов, одежды, предметов обихода. В быт придет разумная красота, утилитаризм должен сомкнуться с эстетикой. Деятельность художника включается в круг здоровых потребностей человека. Непочатый край работы для художников хороших и разных.
На Западе особенно часто понятие свободы прилагается к сфере искусства, и мы вправе поразмыслить над этим… Слово "свобода" несет в себе широкий смысл, и, может быть, прежде всего гражданский смысл. Говорят, что буржуазное искусство свободно. Но ведь и рантье, и художник в капиталистической стране целиком зависят от конъюнктуры рынка. Их искусство не несет свободы народу, да, по сути дела, оно и не нужно ему. Оно идейно безлико, а значит, лишено осознанного смысла и непонятно окружающим. Пропаганда всего больного, бесперспективного — можно ли это назвать свободным творчеством? Самый свободный человек не поведет машину навстречу идущему потоку. Свободу любят, за нее борются, потому что свобода — это счастье. Свобода общества и отдельного человека неразделимы. Человек не может быть равнодушен ни к новым открытиям, ни к настоящему новому искусству. Наши люди великим напряжением заслужили право на прекрасное искусство, заработали право утверждать на земле мир, счастье, дружбу, право бороться за свободу, утверждая на земле коммунизм…
КАК СВЕТЛЫЙ ЛЕНЬ И КАК ЗАГАДКА
…Вы достигаете удивительной силы и убедительности. "Пыланье" юга выражено как ни у кого.
Мартирос Сергеевич Сарьян (1880 — 1972) — Герой Социалистического Труда, народный художник СССР, действительный член Академии художеств СССР, лауреат Ленинской и Государственных премий. Жил в городе Ереване.
Они вернулись из странствий в Армению молодыми. Сорок один и двадцать пять — возрасты, которым равно свойственно нетерпение дерзания. Они вернулись в свою Армению, ставшую советской. "Маленький печальный Ереван, — напишет потом Сарьян, — начал улыбаться и вскоре засиял как солнце". Они вернулись на родину, чтобы не оставлять
В 1923 году Сарьян написал портрет Чаренца. В том же году он создал картины о своей любимой, ставшей свободной Армении. Звучит хорал о вольном отчем крае. Горы — гигантский орган — дарят музыку полуденной тишине, зеленым садам и полям, древнему монастырю, синей реке. Слыша эту музыку, танцуют на крыше армянского дома женщины. "Горы" — синеватые, мягко-зеленые, зеленые с синеватым отливом, ярко-пестрые и огненно-красные — расстилаются до горизонта, подступают к селению, к желтому полю, которое пашет пахарь… Сарьян, сын крестьянина, написал мирный край и мирный труд; землю, празднично засиявшую всеми красками под солнцем радости и свободы.
"Я привкус солнца в языке Армении родной люблю…" — так сказал Чаренц.
Сарьян нарисовал его в гимнастерке. Нарисовал солдатом, отстоявшим свободу.
"Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза" — эти слова Брюсова предпослал Чаренц своему "Красному сонету". Поэт вошел в грозу гражданской войны под знаменем цвета Революции. Он был среди тех, кто защищал Царицын. Сражался против дашнаков. Ранее слагавший песни бледнопечальной девушке, в горниле этой борьбы становится, как сам писал, солдатом, трибуном, большевиком. Поднимался в атаку, ходил в разведку, слагал стихи и поэмы о том, что пришли "неистовые, как гроза…".
Он был среди неистовых. Он — "красный поэт". И сонет у него красный, и "красные вихри пошли по всем дорогам…", и год — красный…
Сарьян очень любил Чаренца и его стихи.
Он написал портрет, сложный по своему содержанию, как сложен был сам Чаренц.
1923 год для них обоих — год радости, надежд, окры-лений. На фотографии того времени Сарьян, ученик великих русских художников Серова и Коровина, уже признанный мастер — он полон искристой энергии и уверенного ожидания. У него живые, знающие, быстрые глаза. Он не только пишет картины, но и принимает самое деятельное участие в создании художественного музея.
Чаренц возвращается в Ереван известным поэтом — в Москве выходит двухтомник его стихов. В 1923 году он заканчивает роман "Страна Наири", сатиро-драмати-ческую поэму "Кавказ — Тамаша", откликается на болезнь Ленина стихотворением "Я и Ильич"… Большой интерес вызывает его доклад "Современная русская поэзия…".
Сарьян нарисовал поэта-солдата, чья "песнь летит стрелой к заре грядущих дней"; нежного лирика, хранящего "любовь-ожог в груди…". Мужественного человека. У него волевое, крепкой лепки лицо. Он принял решение, он не отступит, он размышляет. Напряженная и жесткая складка у губ… Он ясен, как светлый день, и он — загадка. Египетская маска цвета обожженной глины брошена художником на ковер, как смятенная судьба, как лицо трагедии; страдальчески изломаны брови, замкнута линия скорбного рта, вечный вопрос застыл в широко распахнутых глазах. Сарьяну всегда нравились мудрость и навеки застывшие чувства масок.
Чаренц как будто не обращает внимания на маску. Он упрям и провидящ. Уже не заявляет: "Я скоморох", но еще не избыл сверхочарования поэзией железа и пара; "электричества блеск волшебный" для него в ту пору равен свету восходящего солнца. Но в том-то и была волшебная сила Сарьяна-мастера, Сарьяна-художника, что он, может быть, знал Чаренца лучше, чем поэт сам себя. Сарьян показал его незастывшим, движущимся, меняющимся. "Мы сейчас уже не там, где были минуту назад, секунду назад". Так говорил художник. Он запечатлел на полотне поэта, уходящего от сумятицы юности и приходящего к постоянству зрелых размышлений. Двадцать шесть Чаренцу, а на портрете дашь ему больше.