Красная Армия
Шрифт:
Последние остатки улыбки исчезли с лица подполковника. Перемене в его лице вторила серия глухих взрывов на поверхности.
— Вы будете делать то, что вам прикажут, — отрезал он. — Нет времени на споры и объяснения. Вы просто выполните все, что вам прикажут.
Капитан Кришинин лежал на грязной ткани, ожидая, когда санитарная машина возобновит движение. Он ощущал необъяснимую слабость, усталость превысила пределы разумного. Он держал глаза закрытыми, потому что так было легче. Он не понимал, как рана могла его настолько ослабить. Это была отвратительная вялость,
— Вера, — сказал Кришинин. — Вера, я должен все объяснить.
Он не мог понять, куда она ушла. Минуту назад его жена была рядом. Теперь он не мог понять, куда она исчезла.
Чувство реальности вернулось. Вокруг был мрачный внутренний отсек пропахшей выхлопными газами и запахом мертвой плоти стоящей санитарной машины. Два санитара спокойно разговаривали, сидя между ранеными.
— Еще один отошел.
— Ничего не поделаешь. Мы ничего не могли сделать. Если бы мы пытались спасти каждого, мы бы не спасли никого. Никто не смог бы.
— Посмотри, там опять танки идут?
— Ты и посмотри, если хочешь. А я и по звуку могу сказать, что это танки.
— Тебе ближе высунуться.
Они застряли на минном поле, вспомнил Кришинин. Нужно было, чтобы кто-то провел их. Он хотел объяснить им, сказать, как это можно было сделать, но они не собирались ждать его. Он пытался сказать, бормотал, но слова никак не складывались в нужный порядок.
— Этот плохо выглядит. Нужно срочное переливание крови, — сказал санитар. — Он бледный, как смерть.
— Если моча не подойдет, то ему не повезло.
Кришинин вдруг понял, что они говорили о нем. И хотел ответить. Но не знал, что сказать и как вообще сейчас говорить. И казалось, для того, чтобы заговорить, потребуется абсурдно огромное количество сил.
— Ну и черт с ним. По крайней мере, это офицеры, и могут помереть в лазарете.
Вера. Он знал, что видел ее. Оно была здесь, в своем зеленом платье, которое слегка ее полнило. Нет, нужно держаться за чувство реальности. Вера далеко. Держаться за реальность. Не отпускать… Но это слишком трудно.
Он не думал о Вере во время боя. Возможно, это было свидетельством того, насколько далеки друг от друга они были. Ничто не идет так, как хотелось. Между ними никогда ничего не было. Они погрязли в мелочной борьбе друг с другом. Он знал, что пил слишком много, но делал это постоянно. И Вера молча терпела, пока вдруг не взрывалась в дикой истерике, которую могли слышать все соседи.
Но все можно было исправить. Кришинина согревало это убеждение. Если бы он мог увидеть ее сейчас, все можно было бы исправить. Все эти глупости. И они должны были иметь детей. Когда он узнал, что Вера сделала уже два аборта, он избил ее так сильно, что она две недели не могла показываться на людях. Два аборта. Как будто она хотела убить его часть, поселившуюся в ней.
— Отойди от окна, — кричал Кришинин. — Вернись.
Но лейтенант не подчинился
— Мне нужна помощь, ты меня слышишь? Мне нужна помощь. Мы не продержимся. Они повсюду. Пожалуйста.
Вера исчезала в облаках черного дыма.
— Да, интересный у него был день, — ухмыльнулся один из санитаров.
— Скоро привыкнешь, — ответил другой.
На полпути между импровизированной вертолетной площадкой и замаскированным передовым командным пунктом третьей ударной армии, автомобиль генерал-лейтенанта Старухина выбросил из-под задних колес фонтан грязи, покачнулся, и застрял. Внезапное исчезновение шума мотора напугало генерала. Вокруг воцарилась звенящая тишина, остались только шорох дождя и слабые, далекие звуки боя, напоминающие шум в голове с похмелья. Каждый шорох формы или мокрых кожаных ремней казался громким, и даже кислый запах мокрой формы на уставших людях стал острее.
Преодолевая нахлынувший от неожиданности страх, младший сержант за рулем неуклюже попытался завести двигатель, но тот упорно не хотел оживать. Вместо того, чтобы дожидаться машины из штаба, Старухин реквизировал первую попавшуюся, не желая терять лишние десять-пятнадцать минут. И вот теперь он важно сидел в маленьком автомобиле, без возможности связаться с расположенным всего в нескольких километрах штабом, и вынужден слушать кажущееся насмешливым биение дождя по тканевой крыше.
Молодой водитель старательно избегал глядеть по сторонам, приковав взгляд к щитку с приборами так, как будто это могло заставить машину ожить. Двое сопровождавших Старухина офицеров старательно помалкивали. Старухин сколько мог смотрел, как парень возиться с машиной и, наконец не выдержав, закричал.
— Ты здесь ничего не сделаешь, придурок. Выйди и посмотри, что с мотором.
Парень пулей вылетел их машины, в неуклюжей спешке ударившись о дверь. За мокрым от дождя лобовым стеклом Старухин увидел, как тот, подняв капот, возится с двигателем. Дождь размывал все краски земли и неба в сплошную серую пелену.
— И вы, оба, — рявкнул Старухин на помощников. — Выйдите и помогите ему. Или вам, ослам, особое приглашение нужно?
Офицеры бросились наружу с паникой людей, пойманных с поличным на месте страшного преступления. Один из них, подполковник, так долго не мог открыть дверь, что Старухин со злостью толкнул ее сам. Вскоре оба помощника с мрачными лицами стояли у капота и вместе с водителем копались в двигателе под дождем.
Они были безнадежны. Все они. Старухин сидел, расправив плечи, и убеждался, что ему придется тащить на своем горбу всю армию. Всю свою жизнь, думал он, ему приходилось преобразовывать свою волю в способность удовлетворять ту систему, в которой ему случилось родиться. Каждый день шла борьба. Если что-то шло не так, ответственные робко сидели и ждали, пока смогут доложить, что все исправлено. А потом сделать все, как надо. И понять, что чего-то добились только потому, что он ими руководил. Старухин научился управлять людьми. Но сейчас, во время величайшего в его жизни испытания, он боялся, что не сможет управлять людьми, находящимися под его командованием.