Красная Борода

Ямамото Сюгоро

— О-Нака — его жена, — шепнул Дзибэй. — Они расстались восемнадцать лет тому назад.

— Могла и не приходить, — продолжал Сахати, неподвижно глядя в одну точку. — Скоро и я последую за тобой. Долго ждать не заставлю...

Он улыбнулся и слегка кивнул, словно жена была рядом. Потом закрыл глаза.

— Бредит, — прошептал Нобору.

— Больные, которые при смерти, часто бормочут что-то непонятное. Эх, жалко, если он помрет. Знаете, Сахати — святой человек, и в будущей жизни он обязательно переродится в будду. Я лишь случайно узнал, что Сахати, не скупясь, раздавал нуждающимся соседям по

ночлежке заработанные им деньги, а себе оставлял лишь на самое необходимое. В «Барсучьих норах» постояльцы надолго не задерживаются, а сам Сахати об этом помалкивал. Вот и я узнал о том, как он помогал беднякам, только пять лет тому назад, когда он в первый раз захворал. Помнится, я тогда в сердцах наорал на него: «Какой же ты дурень — сам на ногах не держишься, а еще другим помогаешь!»

По словам Дзибэя, Сахати в ответ лишь смущенно кланялся и обещал, что будет следить за собой, чтобы не доставлять ему лишних неприятностей. Обещания он, конечно, не сдержал. А когда ему совсем стало плохо, Дзибэй буквально силой заставил его показаться Ниидэ. Тот обнаружил у Сахати туберкулез в тяжелой форме и предупредил: единственное лечение — хорошее питание.

— И что бы вы думали? — возмущенно продолжал Дзибэй. — Пару дней тому назад я узнал, что он и еду, и даже лекарства отдавал соседям по ночлежке. А ведь моя жена на деньги, которые дал доктор Ниидэ, каждый день покупала для Сахати рис и рыбу, курятину и яйца. Я, конечно, примчался сюда и выдал ему по первое число. А что толку?

«Почему этот Сахати так поступает? Ведь его доброта выходит за рамки разумного. Вряд ли это его желание услужить другим можно объяснить только отзывчивостью», — размышлял Нобору, глядя на больного. Он сомневался в справедливости слов Дзибэя, назвавшего Сахати святым. Ему казалось, что причина такого поведения более земная.

Сахати глубоко вздохнул и снова открыл глаза. На его обескровленных губах заиграла улыбка.

— Да, ты прекрасна! А какие чудесные у тебя ямочки на щеках — словами не передать... Подойди же ко мне, О-Нака! — отчетливо произнес он.

Внезапно лицо Сахати исказил страх, на скулах вздулись желваки, глаза широко раскрылись, сухие, побелевшие губы затряслись, обнажив зубы.

— Нет, нет! — прохрипел он. — Не показывай мне ребенка! Положи его туда. Туда!

Сахати закрыл глаза и тяжко застонал.

В тот же миг на пустыре позади дома раздался душераздирающий крик, сопровождаемый бешеным лаем собаки. «Скелет, скелет!» — явственно донеслось с пустыря.

Тем временем гроза миновала, дождь прекратился.

5

Hoбopy оставался у постели Сахати до самого вечера.

Дзибэй тихо встал и, сказав, что сходит узнать, что там случилось на пустыре, вышел наружу. Он отсутствовал довольно долго. Больной постепенно успокоился и уснул.

Напряжение спало, и Нобору вдруг ощутил страшный голод. Он уже собрался уходить, когда Дзибэй вернулся.

— Простите, что оставил вас одного, — сказал он, утирая полотенцем лоб. — Рабочие, трамбовавшие землю позади дома, обнаружили страшную вещь.

— Я должен идти, — тихо сказал Нобору. — Больной уснул, и не надо его беспокоить. Когда проснется, дайте ему

лекарство и напоите крепким чаем.

— Не соизволите ли отужинать с нами? Ничего особенного у нас нет, но жена приготовила немного риса с овощами.

Нобору поблагодарил, но отказался и вышел из дома.

Когда он вернулся в больницу, ужин уже кончился и в опустевшей полутемной столовой оставался один Мори. Нобору подсел к нему. Дежурная О-Хацу подогрела для него суп и подала блюдо с остывшими тушеными овощами и рыбой.

Мори допил чай и поднялся.

— Когда поешь, зайди ко мне — есть разговор, — сказал он.

— Что-нибудь срочное? Честно говоря, я сегодня зверски устал.

— В твое отсутствие приходила девушка по фамилии Амано.

Нобору почувствовал, как у него задрожали колени. Он перестал есть и вопросительно поглядел на Мори.

— Да, госпожа Macao Амано, — повторил тот, направляясь к двери.

— Опять не доел, — проворчала О-Хацу, убирая после Мори посуду. — Должно быть, не нравится, когда я прислуживаю. Другое дело, если дежурит О-Юки. Господин Мори до последней крошки съедает все, что она приносит.

Нобору молча продолжал есть.

Нет, дело тут вовсе не в том, кто прислуживает, раздумывал он. У Мори еще с весны пропал аппетит. А у О-Юки всегда такое умоляющее выражение, что он силой запихивает куски в рот. Но часто и это не помогает, и, с отвращением глядя на еду, Мори откладывает палочки в сторону.

Скорее всего, Мори тяжело болен. Отсутствие аппетита — явный признак болезни.

Нобору уже давно предполагал, что у Мори туберкулез. Не исключено, что сам он не догадывается, а может, как это бывает с некоторыми больными, знает об этом, но не придает значения... Ниидэ по-своему любил Мори, часто приглашал на осмотр больных, а когда посещал пациентов на дому, оставлял его в больнице вместо себя, во всем ему доверяя, должно быть, готовил себе в преемники. Ниидэ никогда не интересовался его состоянием, хотя трудно поверить, что он не замечал нездоровья Мори. Правда, бывает и так, что на тех, кто рядом, меньше обращают внимание, но Ниидэ был не таков. Скорее всего, он знал.

Нобору вспомнил рассуждения Красной Бороды о таящихся в человеке жизненных силах и искусстве врачевания. Одни могут преодолеть болезнь, другие отступают перед ней, говорил Ниидэ. Врач способен определить симптомы, течение болезни и на основании этого помочь жизнестойкому организму справиться с болезнью. Но не более того. Медицина все шагает вперед, обретает новые возможности, и все же она не превосходит заложенных в организме жизненных сил.

Помнится, Ниидэ тогда сказал: «На свете нет ничего более жалкого, чем медицина. Чем дольше занимаешься ею, тем больше убеждаешься в ее бессилии».

Прихлебывая чай, Нобору поймал себя на том, что одновременно думает о нескольких вещах: о Сахати, о болезни доктора Мори и, наконец, о внезапном приезде Macao. Вскоре мысль о Macao вытеснила все остальные, и его объяла неизъяснимая тоска. Покончив с ужином, Нобору вернулся в свою комнату. Вскоре к нему постучался Мори.

— Войдите, — равнодушно произнес Нобору.

— Как у тебя душно! Я открою? — Мори распахнул окно и уселся напротив.

— До чего же я сегодня устал, — пробормотал Нобору.