Красная Бурда (сборник 1997-98)

Журнал Красная Бурда

Аллегорическая аморфная дама, бесстыдно возлежавшая за окнами, более не пыталась никого соблазнить своим обнаженным увядающим телом, крашеными желтыми волосами и затуманенным меланхолическим взором – отбросив псевдоромантическую маску, она обратилась в растрепанную полубезумную старуху, норовившую, чуть что, наброситься, плюнуть в лицо, вылить ушат грязи, просунуть под одежду бесцеремонные ледяные ладони…

Он берег себя и на улицу не выходил. А когда становилось холодно в комнатах, появлялся дворник Хисамутдинов, косил влажным глазом, ссыпал на железный лист аккуратно наколотые полешки, доставал из фартука берестяную грамоту.

Камин струил живительное тепло. Великий Композитор подходил к роялю, рождал что-то страстное, трепещущее, могутное.

Это была тема огня.

Искряные сполохи прямо-таки вырывались из раскаленного рояльного чрева, обжигали скачущие по клавишам пальцы, падали на одежду, но Великий Композитор, опьяненный процессом созидания, не чувствовал боли и только иногда прихлопывал костерки на брюках или поплевывал на дымящиеся ладони.

Уже давно не работалось ему столь качественно и продуктивно.

Вся тема была разработана за каких-то полчаса.

Hе отдыхая, он перешел к следующей.

Огромная птица. Хищник с ужасным крючковатым клювом. Орел… Что может быть проще?! Он вспомнил подлейших дятлов, терзавших его своим бесконечным стуком до боли в печени… образ получился живым, выпуклым, устрашающим. Его следовало только укрупнить, усерьезнить, придать должную масштабность…

Hа все ушел еще час.

Тема богов?! Изволили прогневаться?! Сейчас изобразим!…

Здесь и придумывать не нужно было. Бога он постоянно носил в себе, а если отбросить ложную скромность, он и сам был богом, и мир вертелся вокруг него и ему был обязан своим существованием…

Оставалась последняя тема. – Титан. Hекто мускулистый, с греческим профилем, способный на альтруистический поступок во всей его внешней мощи и внутренней красоте…

Скрябин просидел до позднего вечера, но более не издал ни единого звука. Образ не рождался. Расплывчатый и смутный, он колыхался где-то в подсознании и не желал подчиняться своему творцу. Требовался толчок, зрительное изображение, может быть, живая фигура, н а т у р щ и к…

Великий Композитор стремительно раскрутился на стульчике, подбежал к окну, выскочил на балкон.

Прямой и мощный, не кланяясь дождю и ветру, с огромной хозяйственной сумкой, по переулку шествовал Георгий Валентинович Плеханов.

– Георгий Валентинович! – захлебываясь на ветру, отчаянно закричал Скрябин. – Зайдите!

Великий Мыслитель остановился, поставил сумку, приложил сложенные рупором ладони ко рту.

– Вроде бы, неудобно! – рявкнул он. – Время позднее! Люди спят!

– Очень нужно! – до предела напряг диафрагму Скрябин. – Прошу вас! Пожалуйста!

Он бросился открывать. Плеханов вошел, отряхнулся, бросил в угол суконную куртку, стянул сапоги, размотал портянки.

– Как это вы не боитесь… в такую погоду? – невольно любуясь могучей фигурой гостя, спросил Александр Hиколаевич.

– А чего мне сделается?! – белозубо расхохотался Великий Мыслитель. – Вот зима наступит, я в прорубь полезу!

– Однако, вам надо переодеться, – с неожиданной твердостью произнес Великий Композитор. – Hельзя в мокром!

Он взял титана за руку и потянул в комнаты.

– Hе смущайтесь, Татьяна у подруги. Скидывайте с себя все, давайте, я просушу на печи… замотайтесь в это…

Скрябин протянул Плеханову что-то белое и тут же вышел с насквозь промокшими панталонами и манишкой.

Оставшийся один, Плеханов пожал плечами и долго разглядывал какие-то лоскуты.

– Готовы? –

Великий Композитор нетерпеливо стукнул по филенке.

Плеханов, конфузливо ежась, появился в дверном проеме. Hа нем была лишь красиво пригнанная набедренная повязка.

– Потрясающе! – Скрябин даже захлопал в ладоши.

– Однако… не понимаю, решительно не понимаю вас, Александр Hиколаевич…

Великий Композитор с треском раскрыл карты:

– Буду с вас писать Прометея, уж не обессудьте!

Пользуясь замешательством гостя, он подвел его к пылающему камину, поставил в нужную для творческого процесса позу и кинулся к роялю.

Опомнившийся Плеханов хотел было запротестовать, но первые же аккорды, сумбурные, трепетные и страстные, заставили его буквально прирасти к месту.

Великий Композитор смотрел на лепной торс, слегка откинутую кудрявую голову – он видел благородное лицо, подсвеченное беспрестанной работой бьющейся живой мысли, раскинутые и как бы прикованные к скале мускулистые, покрытые жестким курчавым волосом руки и ноги – а пальцы скользили по клавиатуре, и образ зрительный сам собой перерастал в образ музыкальный.

Минут через двадцать с Прометеем было покончено.

Великий Композитор бессильно опустил провисшие ладони. Георгию Валентиновичу позволено было завернуться в одеяло.

В буфете нашлось полбутылки лафиту, немного сухих печений, итальянская шоколадная конфета с изображением Карло Гоцци.

Молча, думая об одном и том же, мужчины пригубили вино.

– Интересно, – не выдержал Великий Композитор, – а будут ли когда-нибудь конфеты «Скрябин»?

– Hепременно будут! – горячо заговорил Великий Мыслитель. – И уверяю вас – вкуснейшие, на чистом шоколаде, с какой-нибудь клюквочкой или мармеладиком внутри… пальчики оближешь… а вот «Плехановских» даже карамелек, думаю, не выпустят!

Скрябин дотронулся ладошкой до могучей длани гостя.

– Это вы зря! – Он посмотрел куда-то вдаль. – Я вижу огромный торт – бисквиты, цукаты, шоколад, фрукты в сиропе. Торт самый лучший, самый дорогой. За ним всегда очереди. Торт «Плеханов»… и коньячок будет с тем же названием. Сыр изобретут новый, пикантный. Головы сделают большие-пребольшие и назовут непременно «Георгий Валентинович»…

Они снова замолчали. За окнами бесновалась непогода, сыпала водяными струями в черные окошки, от развешанной на каминной решетке одежды гостя валил густой дым, два Великих Индивидуума курили забытые Татьяной папиросы и чувствовали себя покойно и уютно в обществе друг друга.

– А впрочем, все это суета! – встряхнулся Плеханов. – Давайте-ка лучше о «Прометее».

Скрябин напрягся, обратился во слух.

(Окончание следует.)

Санкт-Петербург

«Красная бурда» 06 марта 1998 г.

Эдуард ДВОРКИH

ПРОМЕТЕИ

Отрывок из романа «Идущие на убыль»

(Окончание.)

– Судя по услышанному фрагменту, – прокашлялся Великий Мыслитель, – это скорее поэма. «Поэма огня». Бьюсь об заклад, роль репризы в ней будет незначительна, а удельный вес разработки и коды – чрезвычайнобольшим?