Красная Элла
Шрифт:
– Но он же… – Энрике вновь в затруднении подбирает слова. Наконец решительно произносит: – Он мертв.
Его обескураженно-удивленный вид вызывает у меня улыбку, которую я тут же прячу. Эх, Энрике, Энрике… Вождь мирового пролетариата, лежащий в мавзолее в самом центре советской столицы, это первая ласточка непонимания, возникшая между нами из-за разности менталитета.
– Ленин живее всех живых! – горячо восклицаю я.
– А зачем, Элла, ты ходила туда? – после некоторого замешательства задает вопрос Энрике.
– Ничего личного! – заявляю я и, понизив
Мой голос полон драматизма, я усилием воли сохраняю серьезное выражение лица.
– Вынуждена?! – Энрике останавливается от удивления. Затем на его лице появляется тревожное выражение, и он оглядывается по сторонам.
Я, не выдержав, громко смеюсь. Энрике, наконец, поняв, что его разыгрывают, облегченно вздыхает и тоже начинает смеяться. Он поворачивается назад и смотрит на туристов, плотная толпа которых не оставляет ему шанса разглядеть последнее пристанище вождя мирового пролетариата.
– Прошлым летом наш курс работал на практике в подмосковном молодёжном лагере для комсомольского актива, – объясняю я Энрике. – За три смены пришлось трижды, с каждой из смен, посещать мавзолей. Роль Ленина велика в истории нашей страны. И чтить его память – наш долг, святая обязанность молодых коммунистов и комсомольцев.
Энрике изумленно смотрит на меня, в его глазах немой вопрос. Все ясно без слов: уважаемый вольный художник не понял ничегошеньки. Долг и святая обязанность молодых коммунистов и комсомольцев Страны Советов – материя для него непостижимая. М-да-а-а… Эгоцентризм – нам не товарищ. Чуждый элемент!
Он долго переваривает и обдумывает мои слова. Наконец, разобравшись в ситуации, облегченно вздыхает, и мы дружно смеемся.
– Ты – то за кого меня принял? – бросаю я лукавый взгляд на Энрике. Он, похоже, переживает потрясение: в его глазах – изумление, а лицо вытягивается от услышанного вопроса.
– Хуже! – восклицает он и продолжает: – Я подумал, что девчонки из вашей альма-матер – непорочные девы. Как монахини – невесты Христа. Только молодые коммунистки – невесты вождя. – Не камешек, булыжник в мой огород бросает Энрике.
Один – один! Вот такой он, Энрике. С ним мне интересно, легко и хорошо.
… Бьют часы на Спасской башне: восемь вечера. Толпа туристов у мавзолея приходит в движение. Все стараются протиснуться к ограждению поближе: показался сменный караул. В полной тишине слышно, как часовые идут, печатая шаг по брусчатке площади. Мы же идем дальше, по Васильевскому спуску. Навстречу нам надвигается громада гостиницы «Россия».
– Элла, я хочу быть коммунистом, – вдруг заявляет Энрике и испытующе смотрит на меня.
От неожиданности я останавливаюсь.
– Зачем? – задаю я вопрос, наверное, самый глупый в своей жизни.
– Я приеду тогда учиться в твой вуз, – отвечает Энрике, раскрывая сразу истинную причину своего желания стать красным.
– Энрике! – Не знаю, чего в моем голосе больше – удивления или возмущения.
Теперь понятно, почему вчера Энрике дотошно интересовался тем, как поступить на учебу в наш вуз.
Было бы здорово, если бы Энрике приехал на год к нам в составе делегации демократической молодёжи своей страны. Иного пути снова встретиться с Энрике нет! За исключением, конечно, его частных приездов в качестве туриста. Что нереально. Денег, должно быть, нужна уйма для таких туристических поездок. А Энрике пока не Сальвадор Дали и не получает миллионные гонорары за свои картины. Просить денежки у папочки-фабриканта? Исключается!
А так… Год безоблачного счастья в нашем раю: «любовь, комсомол и весна». Не жизнь, а балдёж – иначе о пребывании большей части иностранцев-годичников в нашем вузе я не скажу. Что там иностранцы! Среди наших слушателей нашего факультета популярен слоган: «Спасибо партии родной за двухгодичный выходной». Что, конечно, утрировано.
Учились в альма-матер просто зверски. Ведь у большей части наших ребят привычка делать всё в жизни на отлично. Университетские красные дипломы – у большей части слушателей факультета партийного строительства, документальное подтверждение этого феномена. Коэффициент интеллекта в стенах нашей альма-матер просто зашкаливает! Плюс такие понятия как долг, партийная дисциплина, ответственность перед партией… для нас, советских слушателей, это превыше всего.
– Что же… Что же, Элла, нам делать? – вдруг с отчаяньем в голосе вскричал Энрике, и его глубоко спрятанная печаль прорвалась слезами, выступившими на глазах.
Мужские слезы из-за любви – кармические слезы… Карма – мировоззренческая ценность любого буддиста – мной, атеисткой и коммунисткой, принята безоговорочно. Истины, воспитанные мамой, не подвергаются сомнению. Поэтому сейчас, увидев слезы на глазах Энрике, я затрепетала.
– Энрике… Энрике, мы обязательно встретимся еще, – горячо заговорила я, вытирая ладошкой его слезы.
– Когда? – Энрике, улыбаясь через силу, смущенно сморгнул слезы, и они покатились по дорожкам, проложенным на его щеках . Перехватив мою руку, он поднес ее к своим губам и стал осторожно целовать каждый пальчик отдельно.
– Когда ты захочешь, – ответила я, понимая, что эти слова – та святая ложь, в которой сейчас нуждается Энрике.
– Я не хочу с тобой расставаться ни на день, ни на час, ни на минутку, ни на секунду, – судорожно вздохнув, сказал он прерывистым от волнения шепотом.
– Но ты же совсем не знаешь меня, – проговорила я осторожно.
– Не знаю тебя? – переспросил Энрике.
– Ну… Многое обо мне не знаешь, – ответила я уклончиво.
– Я знаю главное, – решительно сказал Энрике, не сумев скрыть тревожные ноты в голосе. Выдержав паузу, он испытующе посмотрел на меня: – Что же я должен узнать?