Красная камелия в снегу
Шрифт:
Это были его последние слова. Вскоре он потерял сознание и ночью умер.
Хоронили, как он просил, на Кузьминском кладбище, возле Елены Игнатьевны. Прокопий Васильевич лежал в гробу в парадной форме. Точно так же выглядели и несколько военных, приехавших на кладбище, — в парадной форме. Кто из них Кравчук, Авраам так и не узнал, хотя звонил ему за день до того. Военные реагировали на него странно, даже как-то болезненно. Когда он представился и объяснил, что доводится полковнику Садикову внуком, они были ошарашены, несколько раз переспрашивали и недоуменно переглядывались. Авраам пригласил их на поминки и раздал всем заранее отпечатанный адрес. Над могилой прочел заупокойную молитву «Эль молэ ра-хамим»: «Боже Всемилостивый,
Звеня орденами, военные поспешно покинули кладбище.
Дома Авраам и Фира Львовна накрыли стол, выставили обильную выпивку и закуску и принялись ждать. Они долго ждали, но никто не появился. Тогда они вдвоем, не чокаясь, выпили за светлую память полковника Прокопия Васильевича Садикова.
В следующие два дня Авраам оформил по доверенности отца акт дарения больнице, где последний раз лежал дедушка, всего полученного по наследству имущества и денег, оставив себе только семейный альбом и письма, и на третий день улетел домой, в Израиль.
КИНОЗВЕЗДА
Все эти дружбы первых месяцев в Америке долго не длились, они распадались и забывались так же быстро, как возникали. Появлялись новые люди — обычно их представляла «ведущая» из «Джушки» [1] . Иногда они приходили сами, без «ведущей», и это было еще сложней, поскольку «ведущая», хотя и не знала русского языка, все же ухитрялась быть переводчицей… если это можно так называть: переводила она с английского на английский, с нормального английского на наш ломаный: она держала в памяти те немногие английские слова, которыми мы владели тогда. Но когда новые друзья появлялись без «ведущей», объясниться было трудней. И все же как-то объяснялись.
1
«Джушкой», или «Джуйкой» эмигранты называют еврейские общественные организации, заботящиеся о социальных нуждах общины.
Собственно говоря, разговор всегда развивался по одной и той же схеме, и очень скоро мы настолько освоились, что могли обходиться и без посторонней помощи. После теплых приветствий и произнесения по складам имен («Генна-дий», «Люд-ми-ла») выяснялось, что по-еврейски мы не говорим. Затем произносились географические названия, на что следовало: «Мой дедушка (бабушка) тоже из России — из Минска» («из Риги», «из Одессы», «из Грод-но-губернии»). Затем осторожно осведомлялись, верно ли, что в России евреям плохо — нельзя учить иврит и ходить в синагогу? И наконец: «А как вам нравится в Америке?» Главным мотивом их визитов, как мы вскоре поняли, было своего рода любопытство: волшебным образом перенесясь во времени лет на восемьдесят назад, они хотели увидеть своих дедушек-бабушек в момент, когда те ступили на американскую землю. Однако даже с ограниченными возможностями общения они чувствовали, что здесь что-то не так: да, точно, мы из России, отсталой страны, где нет посудомоечных машин и свободы слова, однако от поколения бабушек-дедушек мы отличаемся, пожалуй, больше, чем наши американские сверстники…
Но с Беном отношения у нас сложились совсем иначе. Этому способствовали два важных обстоятельства: во-первых, он появился не просто из любопытства, а в качестве зубного врача, и второе — Бен говорил по-русски, хотя родился в Америке.
Рассказать об этом стоит особо. Отец Бена, польский еврей, бежал в тридцать девятом году от наступающей немецкой армии на восток, пока не очутился у советских. Те его арестовали как польского военнослужащего и сына раввина, затем сослали в Среднюю Азию. Здесь он доходил от жары
Поскольку единственным языком, на котором каракалпакская женщина могла объясняться со своим еврейско-польским мужем, был русский, Бен в раннем детстве заговорил на языке Пушкина и Тургенева. Хотя Пушкин и Тургенев вряд ли признали бы язык Бена своим: ведь он усваивал русский сразу с двумя акцентами…
И все же мы охотно говорили с Беном: он был единственным человеком, который мог объяснять нам по-русски реалии американской жизни. А жизнь в этой стране он понимал неплохо, мы в этом вскоре убедились, побывав в его зубоврачебной клинике, а потом и у него дома в Беверли Хиллс.
К нему в клинику в первый раз нас привезла «ведущая». Случилось это вскоре после нашего прибытия в Америку. Как-то ночью у Людмилы разболелся зуб, да так, что она криком кричала до утра. Помочь ей я не мог ничем: не знал, куда идти, куда звонить, чтобы спросить, куда идти, и как спросить, если я узнаю, куда звонить… Кроме того, у нас не было денег, если не считать таковыми двенадцать долларов, выданных нам в «Джушке» на автобус. А мы знали, что медицинская помощь в этой стране стоит дорого — во всяком случае, больше двенадцати долларов…
В девять утра, когда «ведущая», миссис Саскайнд, появилась на работе, мы уже стояли под дверями ее кабинета. Она взглянула на Людмилу и охнула.
— Посидите здесь, я постараюсь что-нибудь сделать…
Она трижды звонила по телефону, горячо что-то втолковывая собеседникам на том конце провода, потом говорила с входившими в кабинет сотрудниками, потом снова звонила. Наконец она вышла из-за стола и поманила нас с собой, бросив фразу, смысл которой я понял, уже садясь в ее машину: «На свете есть хорошие люди». Или, чтобы звучало совсем по-русски: «Свет не без добрых людей».
Так мы попали первый раз к Бену. Людмила пробыла у него в кабинете не так уж долго и вышла оттуда улыбающаяся. Я горячо благодарил Бена — благо, можно было по-русски. В ответ он взглянул на меня пристально и сказал:
— Вы сейчас будете на работу устраиваться, а улыбка у вас… не в порядке. Покажите-ка! И здесь… Да, тут можно починить. Хотите, займемся?
Я в растерянности взглянул на миссис Саскайнд — она утвердительно кивнула головой.
— Вот и хорошо, — сказал Бен. — Запишитесь там… ресепшенист… как это по-русски? Первый эпойнтмент — полчаса. На будущей неделе, если она найдет время. А сейчас извините — некогда.
В машине на обратном пути миссис Саскайнд нам сказала:
— Меня благодарить не за что, и наш офис тоже ни при чем. Это его личное пожертвование в пользу еврейской общины… или русских евреев, так тоже можно сказать. А может быть, в память об отце.
— А мы отдадим, — сказала Людмила. — Вот начнем работать и отдадим.
«Ведущая» тонко улыбнулась:
— Не думаю. Разве что Геннадия возьмут на должность директора «Уорнер Бразерс» с окладом полмиллиона в год… Бен Залутски — самый дорогой дантист в городе, у него голливудские звезды лечатся. Один раз он хочет это сделать задаром, так дайте ему такую возможность. Вы знаете, что такое «мицва»?