Красная карма

Гранже Жан-Кристоф

Плеснуть горячей воды на зажмуренные веки, на щеки, прополоскать рот. Это чертово умывание всегда помогает. Такое с ним уже бывало – в вади [19] .

Мерш отряхивался, когда ему опять скрутило желудок – от воспоминаний. Пулеметная дробь – так-так-так! – и вот уже деревня в огне, ребятишки с простреленными головами, карательные операции, электрический провод, засунутый в рот алжирцу, – «чтоб глотку прочистить»… Целая эпоха… Скорей снова умыться – как будто этот ужас можно смыть теплой водой…

19

Вади – пересыхающее русло реки в Африке.

Шатаясь,

Мерш вернулся в зал и еще издали углядел столик, где его ждал заказанный виски. Залпом выпил, передернулся и напряг мускулы, чтобы унять дрожь. Он боялся новых воспоминаний о войне, боялся страшных сцен, от которых волосы становились дыбом. Однако ему вдруг привиделась мать. Мерш не сохранил воспоминаний о детстве. Воспоминания… этим пускай гомики тешатся. Скажем просто: у него была мать. Больная на всю голову, истово верующая в Бога, работавшая в благотворительной католической миссии. Она так пылко любила всех подряд (начиная с Господа), что никогда и ни к кому не привязывалась по-настоящему. Сердце у нее было каменное – настоящий кремень. А сострадание – холодное, отвлеченное, пугающее.

И все это, прости господи, было на совести мужчины. Случайного мерзавца, который так усердно мучил ее, что за несколько лет (или, может, всего за несколько месяцев) полностью убил в ней живую душу. А после того как она родила, исчез навсегда, оставив в наследство Жан-Луи только фамилию, как оставляют этикетку на залежавшемся, непроданном товаре. Же-Эл, как его звали товарищи, ничего не знал о своем отце. Этот сюжет был табу. Исчерпанным раз и навсегда. Однажды он вообразил, что тот был сыщиком. В другой раз подумал: нет, скорее, фокусником. Но когда он решался задавать этот вопрос, ему отвечали только, что отец умер. Или – что он сидит. Или – что он где-то далеко. И мальчик перестал спрашивать. Очень скоро его поместили в иезуитский пансион: он был платным, но иезуиты, в благодарность за верную службу Господу, сделали матери скидку.

Же-Эл закончил свою учебу в какой-то деревенской глуши – он уже и забыл ее название. Да и что там было помнить? Почти ничего – только запах холодного песчаника и мокрой древесины. Грубые материалы, органика, которая липла к коже, словно мокрая одежда. Он отказывался ездить в Париж на выходные – лучше было сидеть в пустом дортуаре, чем слушать религиозные рассуждения матери и участвовать в постоянном унизительном сборе пожертвований на ее улице.

– Еще виски, пожалуйста!

У него по-прежнему першило в горле от едкого запаха пепла и сажи.

Новая порция – и снова залпом.

После выпускных экзаменов – военная служба… Довольно-таки оригинальная – пять лет в огне и песках Алжирской войны, в Атласских горах, Оресе и Кабилии. Там, под выстрелы из MAS-36 Сент-Этьенской оружейной фабрики, и выковался его характер.

Если прежде Мерш еще питал какие-то иллюзии по поводу человеческой природы, то на Алжирской войне они развеялись навсегда. Об этом периоде истории ходила такая поговорка: «Тот, кто рассказывает про Алжир, наверняка там не был». Никаких героических подвигов, никаких приятных моментов. Одна только мерзость людская во всех ее проявлениях. И никаких добрых воспоминаний – притом что Жан-Луи получил несколько медалей за воинскую доблесть.

Эти медали он давно уже где-то посеял, а вот от гнусных воспоминаний отделаться никак не выходит. Как забудешь, например, того парня, который ездил на танке по пленникам, лежавшим на земле… Или другого, который заставлял своих солдат – двадцатилетних мальчишек – насиловать пленниц, «чтоб мясо было понежнее». Что касается мужчин, там была другая развлекуха. Для этого выпускали Мумусса – немецкую овчарку, кобеля, весившего шестьдесят кило. Некоторые из солдат, наделенные чувством юмора больше, чем другие, прозвали его «сержантом» и приветствовали по-военному перед тем, как он терзал заключенных.

Новый знак официанту: «Оставьте мне здесь всю бутылку».

Бутылку… В лагере Ксар-Эттир один сержант сажал голого пленного на горлышко бутылки и нажимал ему на плечи до тех пор, пока стекло не разрывало несчастному анус. Жан-Луи вернулся из этого огненного ада, забыв о радости и надежде. Вернулся с отвращением

и отчаянием. Но при этом, как ни странно, ощутил вкус к политике – в частности, к социализму. Он, ненавидевший людей индивидуально, теперь надеялся спасти их коллективно. И единственный путь к этому наверняка пролегал не через бесплодные дискуссии, а через действия левых. Вот оно – будущее Франции и всего остального мира: левые силы! Но только разумные левые, сторонники равновесия, стабильности.

Озарение постигло его во время одного конгресса, на котором выступал Пьер Мендес-Франс [20] . Вот кто может править Францией – он, и никто другой! Это был антиполитик, воплощение честности, образец искренности и порядочности…

Так что нынче план Мерша был очень прост: свалить де Голля и возвести на трон Мендес-Франса. А Миттеран? [21] Да стоит только вспомнить его вишистское прошлое или эту дурацкую инсценировку с покушением, чтобы скинуть его со счетов.

20

Пьер Мендес-Франс (1907–1982) – французский политический деятель, радикал-социалист.

21

Франсуа Миттеран (1916–1996) – генеральный секретарь французской социалистической партии, дважды президент Франции (1981–1988 и 1988–1993).

Вот почему со времени первых же демонстраций Мерш увлеченно занялся радикальной дестабилизацией обстановки, обучая по сокращенной программе студентов, превратившихся в макизаров [22] , завоевывая сторонников рассказами об ухудшении ситуации, посвящая их в методы борьбы, давая технические советы… Мерш был опытным солдатом и вполне мог превратить этих юных дурачков в безмозглых убийц. Но приходилось спешить – недаром Ленин говорил: «Время не ждет!» Де Голлю еще было под силу организовать оборону, а Помпиду – договориться с профсоюзами. «Сегодня вечером или никогда!» И французы, измученные жестокими уличными боями, немедленно потребуют создать новое правительство. В него выберут социалистов, а Мендес, благородный человек и сторонник мира, возьмет ситуацию в свои руки.

22

Макизары, они же маки – французские партизаны, в годы Второй мировой войны сражавшиеся с фашистами в основном в сельских местностях на юге Франции; название происходит от густого колючего кустарника (тж. маквис), который обильно там растет.

Еще одна порция виски. В сочетании с амфетаминами это, конечно, чересчур. Но… на войне, как на войне, без возбуждающих средств в атаку никто никогда не пойдет… И он подумал: «Может, я зря не дал поджариться тем полицейским, это здорово бы разогрело народ!»

Взгляд на часы: уже за полночь. Жан-Луи сунул бутылку в карман – и в путь, друзья! Возвращение в клетку под названием «ад» – прямо как в детской игре в классики…

9

Кабилы не подвели.

Бульвар Сен-Мишель был завален спиленными деревьями – их словно повалил какой-то могучий ураган. Жан-Луи ухмыльнулся под платком, защищавшим рот. Из-за выпитого виски его аналитические способности несколько ослабли, но не нужно было быть провидцем, чтобы уразуметь явную истину: нынче вечером линия обороны прорвана. На площади Эдмона Ростана работа прямо-таки кипела. С того места, где он находился, ему были ясно видны достижения его «учеников». Жужжание бензопил не ослабевало даже сейчас, в темноте; ему аккомпанировали другие звуки – резкие, неумолчные: это шли в ход ломы и мотыги. Давайте, ребята, продолжайте в том же духе! Что же до полицейских, то они по-прежнему метали в восставших слезоточивые гранаты, но Жан-Луи давно уже научил парней справляться с ними – отбрасывать в лужи и накрывать крышками от мусорных баков.