Красная лента

Эллори Роджер Джон

Иногда я наблюдал, как дерево вращается на станке или лежит неподвижно, пока резец или фреза терзают его плоть. Дерево было живое. Оно было неподвижно и молчаливо, тем не менее оно жило. Мой отец работал с деревом так, словно помогал ему стать тем, чем оно всегда хотело быть. У каждого дерева были свои мечты. Белый кедр мечтал о кровельной дранке, лодках, каноэ и шкафах. Мечты тополя были сумбурны. Возможно, он мечтал о столбиках, поддерживающих крышу веранды, и креслах-качалках. Гикори [2] был крепким, жестким деревом, и

его мысли вращались вокруг половиц и полок. Нисса была мягким растением, помнящим счастливые дни, когда оно было убрано в пышную листву, и теперь легко поддавалась опытному долоту. Черный каштан был плотным, его было сложно понять. Я верил, что ему импонируют трости и шкатулки.

2

Род североамериканского орешника.

— Твоя мать больше не будет такой, как раньше, — сказал отец.

Я чувствовал запах масла, лака, клея, которыми были испачканы его руки. Он улыбнулся.

— Вот это я объяснить тебе не смогу, — добавил он, — потому что сам не понимаю… Твоя мать скоро умрет, — прошептал он.

Он прижал ладонь к моей щеке, и я почувствовал запах древесного сока, лака, янтаря, даже аромат сердцевины и ее плотность. Я почувствовал само дерево, изнемогающее под весом плодов, поворачивающее листву навстречу солнцу.

Я верил, что могу. Хотел верить, что могу.

Ребенок с воображением…

Только позже, много лет спустя, я понял опасность воображения, но к тому времени было уже слишком поздно.

— Она покинет нас, — прошептал отец, закрыл глаза и глубоко задышал. — И тогда останемся только ты и я, парень. Только ты и я.

Мне кажется это ироничным, весьма ироничным.

Последние несколько дней я смотрел новости. Прямо здесь, в Вашингтоне, недалеко, буквально в шаге от Белого дома. Зная результаты выборов, я понимаю, к чему все идет.

Кэтрин мертва, а я знаю, что бы она подумала, что бы сказала.

— Это была моя жизнь. Такой я ее запомню.

Она бы посмотрела на меня, сквозь меня так, как только она умеет, и сказала:

— То, как все это организовано, весь мир, понимаешь? То, как организован мир, — СМИ, пропаганда, тип мышления, который они формируют с помощью телевидения, фильмов, рекламы и прочего, — все направлено на то, чтобы ты поверил, что ты ничто. Я ни разу не встречала взрослого человека, верящего в счастье. Счастье — удел детей. Ты только в восьмом классе, а жизнь уже потрепала тебя так, что начинаешь гадать: а в чем смысл? Это мы проходили. Я видела вещи, которые врагу не пожелаешь увидеть. Это была прекрасная история, рассказанная об ужасных вещах, — такая же американская, как напалм.

А может быть, и нет.

Возможно, она бы просто попрощалась.

Или, возможно, не попрощалась бы, потому что прощание означает конец, а Кэтрин верила в вечный кругооборот.

Возможно:

— Au revoir… [3]

Но,

черт возьми, мне горько, и я устал. Я видел и слышал отвратительные вещи так долго, что они стали частью меня. Возможно, все не так уж плохо. Может быть, мы и правда не делали всего того, что я видел. Возможно, я ошибся. Мой взор затуманился. Я видел одно, а думал, что это нечто другое. Вот что случилось.

3

До встречи (фр.).

Не считая одного. Того, что положило начало всему этому. Того, с чем мы, как нам с Кэтрин казалось, могли совладать.

Так мы и поступили. Мы сделали. Теперь слишком поздно идти на попятную.

И пока мир занимается тем, чем занимается, пока американский народ гадает, изменится ли ситуация теперь, когда республиканцы утратили преимущество в конгрессе, я иду на работу, занимаюсь своим делом и жду, что полиция появится у меня на пороге и сообщит то, что я ожидаю услышать.

Иногда я ловлю себя на том, что у меня перехватывает дыхание от предвкушения.

ГЛАВА 10

Сев в машину, Рос спросил:

— Что ты думаешь?

— Думаю? — переспросил Миллер удивленно. — Я думаю, что за все это время ни на йоту не приблизился к пониманию того, что же там произошло.

— Я имею в виду, насчет того, что этой женщины, в принципе, не существует.

Миллер хохотнул.

— Никто не может не существовать, Эл. Поверь мне, в системе сбой. У нее есть номер социального страхования, у нее есть стоматологические записи, есть отпечатки пальцев и образцы ДНК, и одному Богу известно, что еще.

Рос промолчал, решив не спорить. Он просто спросил:

— Куда теперь поедем?

— К зданию «Вашингтон пост».

— Есть адрес?

— Пятнадцатая улица, дом одиннадцать дробь пятьдесят. Это где-то в трех кварталах к востоку от станции метро Фаррагат-норт.

Рос запустил двигатель. Миллер посмотрел на часы.

Миллер привык к тому, что окружающие по внешнему виду безошибочно определяли их профессию, и воспринимал это как должное. Администратор в «Вашингтон пост» — симпатичная девушка с волосами до плеч, которой на вид было уже под тридцать, приветственно улыбнулась и, когда они подошли к конторке, сказала: «Джентльмены?» — словно чувствуя, что их появление связано с какими-то неприятностями.

Миллер достал из кармана блокнот и вынул жетон. Девушка ничем не выдала своего удивления.

Миллер взглянул на карточку у нее на лацкане и прочел вслух:

— Карли Ньюмэн. — Потом извлек из внутреннего кармана пиджака пластиковый пакетик. — Я дам вам кусочек текста. Вы сможете определить, из какой статьи этот отрывок?

— Вся газета представлена на нашем сайте в Интернете, — сообщила ему девушка, и в ее голосе послышалось легкое превосходство. — Washingtonpost.com. Набираете в поиске полдесятка слов из текста, и система ищет по выпускам, находящимся в базе. Там все выпуски за много лет.