Красная линия метро
Шрифт:
Хоррор он любил больше всего. Возбуждал он, конечно, не столь сильно, как реальные делишки, но именно в нем его извращенный ум находил много такого, что приятно щекотало расшатанные болезнью нервы. А нервы у тридцатилетнего мужчины были не в лучшем состоянии. Точнее не сами нервы, а общее состояние его нервной системы. Она представляла собой, по его же собственному мнению, качели.
Туда-сюда, туда-сюда… и так на протяжении многих лет. Хотя, по правде сказать, ему больше нравилось другое сравнение — американские горки. Это когда, добравшись до самой верхней точки подъема, на миг там задержавшись и ощутив не с чем несравнимый восторг, в
Правда, сам Александр с прискорбием признавал, что падение в бездну было захватывающим только в самом начале, поскольку затем обычно начинались серьезные психологические проблемы. Самой худшей из них была жесточайшая, ни с чем несравнимая, «черная» депрессия. Ее он ненавидел всеми фибрами души, а потому боролся с ней как мог. В какой-то момент он даже согласился пить эти чертовы таблетки, которые ему прописал лечащий врач-психиатр. Только даже и они помогали не всегда. И тогда он шел на крайнюю меру. Он начинал принимать психоактивные вещества, и первым в линейке таких «лекарств» стоял амфетамин. Он быстро давал ему прилив сил и отлично улучшал настроение. Но была в нем и большая потаенная опасность: всякий раз, как только он пытался с него «соскочить», следом его возвращалась депрессии. Вот тогда он действительно оказывался на самом краю пропасти, почти беспросветно думая о суициде.
Александр знал, что причина его душевного расстройства — болезнь, которую он унаследовал от матери. Та тоже имела схожие психические проблемы, правда, в отличие от него, даже не пыталась с этим бороться, почти беспросветно пребывая в молчаливо-угрюмом подавленном состоянии. К врачам мать не обращалась принципиально, заливая проблемы крепким дешевым алкоголем.
Он вспомнил мать.
Улыбалась она редко, зато, если вдруг на нее нападал приступ безудержного веселья, то все, держись округа и соседи по подъезду. Пьянки-гулянки могли длиться неделями, пока не заканчивались все припасенные заранее деньги. Тогда загул резко заканчивался, мать уходила в себя, становясь вначале молчаливой, а затем злой. И тогда наступала финальная фаза отходняка. Она окончательно отстранялась от мира, переставала ходить на работу, а в ее глазах застывало одно-единственное выражение — смертная тоска.
«Смертная тоска на меня напала, сынок, — жаловалась она сыну, потому как кроме него в такие периоды ни с кем не общалась. — Совсем жить не хочется. Так бы и наложила на себя руки, да только ты меня в этом мире и держишь. Маленький ты еще…»
И однажды, когда он уже подрос, она все же решилась и сделала шаг в неизвестность.
Но сейчас об этом думать Александр не хотел. Его «болид настроения» находился не внизу американских горок, а с огромным ускорением мчался в сторону вершины. А такие моменты он ценил больше всего.
Взглянув на часы на экране телефона, он с удовлетворением улыбнулся, выключил телевизор и отправился в ванную комнату. Ему до сих пор казалось, что навязчивый запах горелой человеческой плоти остается на его волосах.
С одной стороны этот запах он любил, потому, как с ним было связано множество приятных воспоминаний, но с другой — он настолько его бесил своей навязчивостью, что порой сводил с ума. А вот этого Александр позволить себе не мог: он любил свободу во всех ее проявлениях. Даже со своими рабынями он никогда не имел продолжительных отношений, поскольку они быстро ему надоедали, причем, как ни странно, покорностью.
Вот такая была у него дилемма, с которой приходилось бесконечно мириться.
В результате, принимая как данность всю сложность своей натуры, в какой-то момент он решил не идти наперекор себе, а сделать из жизни бесконечную вереницу удовольствий. Ему даже было не важно, как долго он сможет продлить этот праздник жизни, главнее было то, что цель стала его единственным щитом. От глубинного страха, что терзал с раннего детства, от неустроенности в семье, где он вырос. Щит, в конце концов, от невообразимого ужаса, который он испытывал во времена эпизодов глубокой депрессии. И главное, это был щит от страха собственной смерти.
Приведя себя в порядок и переодевшись в чистую одежду, в качестве последнего штриха он обильно оросил себя дорогим парфюмом. Прихожую мгновенно заполнил густой и горьковатый, с легкими нотками цитрусовых аромат туалетной воды от Gucci.
Игнорируя благоухание исходящее от него, Александр стал вновь принюхиваться, придирчиво выискивая запах крематория.
«Черт, опять что ли от меня жжеными трупаками воняет? Или мне это только кажется?» — чтобы избавиться от навязчивого запаха, он достал из пачки сигарету и закурил.
Методом проб и ошибок он выяснил, что лишь табачный дым был в состоянии затмить мерзкую гарь крематорной печи.
Докурив и сунув в карман куртки ключи от машины, он захлопнул за собой дверь и вышел на улицу. Двор был завален первым снегом, который без малейшего намека на перерыв все сыпал и сыпал сыпать с неба крупными, плотными хлопьями.
Было слякотно и промозгло. Поздняя осень была для него самым нелюбимым временем года. И обычно самым депрессивным.
«То ли дело месяц май», — подумал он, шлепая в утепленных кроссовках «Nike» по раскисшей снежной жиже.
Стараясь не забрызгать штанины и не промочить ноги, он кое-как дошлепал до машины и быстро забрался внутрь. В салоне все еще пахло дорогой кожей и ни с чем не сравнимым запахом новой машины. Этот неуловимый флер новизны все еще витал в воздухе, поскольку автомобиль был купленный буквально месяц тому назад.
Александр прекрасно помнил, как удивились соседи по подъезду, когда увидели его выбирающимся из сверкающего на солнце ярко-красного «Форда». Новенький трехдверный «Фокус» выглядел свежо и ярко, но, что намного важнее, контрастно по сравнению с тем ржавым корытом под названием «Фольксваген-Пассат» восемьдесят девятого года выпуска, на котором он ездил до этого. О старой машине, доставшейся ему полукриминальным путем, теперь он старался не вспоминать. Для себя Александр решил, что все в его жизни — еда, привычки, одежда, авто — должно доставлять ему исключительно приятные ощущения.
Он притормозил около минимаркета и, завернув на стоянку, припарковался на свободном месте, сразу же по привычке начав искать глазами видеокамеры. Будучи осторожным по натуре, мужчина старался без надобности нигде не светиться. А уж во время «охоты» и подавно. В такие периоды он придерживался еще более строгих правил, заранее изучая окрестности и внутреннее обустройство того заведения, где планировал найти очередную рабыню.
Вот и на этот раз по уже укоренившейся привычке он специально оставил машину подальше от многоэтажки, где, как знал, Катя снимала квартиру.