Красная Луна
Шрифт:
Она это запомнила…
– Старообрядцы строят свою жизнь по пути души, то есть проводят её в трудах и молитвах, сохраняя древние истинные тексты молитв. Пользоваться благами цивилизации это непростительный грех, поэтому-то в общине нет ни телевизоров, ни радио, и даже книги отсутствуют, кроме как на старославянском языке. У нас нет паспортов, и мы никуда не отпускаем учиться своих детей, не пользуемся почтой и больницей…
А потом неожиданно для всех он пригласил их на старообрядческую свадьбу… Они в изумлении поинтересовались мотивами приглашения, но хозяин, пряча усмешку в усы, похожие на мох, покрытый инеем, ответил:
– Так мы там петь будем.
– А как же осквернённая посуда? – робко спросила Олеся.
Усмешка растянулась до ушей, приоткрыв жёлтые, будто кафель в налёте ржавчины, зубы хозяина:
– Выкинем!
– А общая трапеза как? – продолжила приставать к старообрядцу Олеся.
– Посадим вас за
Мёрзла на этой практике очень. Если вечером не было дождя, сидели у костра и пели под гитару песни, но уж не фольклорные, а современные, задушевные, про любовь. На курсе было несколько певцов-гитаристов и участников клуба «авторская песня». Олеся петь не умела, Олег Борисович – тоже. Смотрели зачарованно, как пламя костра облизывает своими горячими языками отсыревшие сучья, которые тут же становились похожими на раскалённую спираль, исчезающую в его пасти. Блики пламени, словно отблески от ёлочной гирлянды на новогодних игрушках, играли на толстых стёклах очков Олега Борисовича. Казалось, что глаза Олега Борисовича становились всё больше и больше, зрачки-туннели, как андронный коллайдер, втягивали в себя Олесю, маленькую частицу этого мироздания, грозя закрутить, поглотить своей чёрной дырой, из которой уже не вернуться.
На той практике всё и закрутилось у неё с Олегом… Она сидела на спиленном берёзовом бревне рядом с Олегом Борисовичем и боялась пошевелиться, чтобы не коснуться любимого преподавателя. Он же, напротив, был очень разговорчив и подвигался всё ближе. Она чувствовала жар его бедра, греющего, будто печка, на расстоянии. Её лицо пылало от этой печки, точно она целый день подставляла его жаркому южному солнцу – и лицо облизывал своим солёным языком морской ветер. Она охлаждала горящие щёки ледяными ладонями, согревая кончики пальцев, в которые, напротив, казалось, совсем не поступала кровь – и они деревенели, превращаясь в барабанные палочки, выстукивающие дробь на бревне, на котором они сидели с преподавателем. Один раз Олег Борисович накрыл её одеревеневшую ладошку своей и под покровом ночи погладил шероховатыми подушечками пальцев её заледеневшие фаланги, нежно очерчивая ноготки. Она в испуге попыталась вытащить попавшую в капкан ладонь, но не смогла. Кисть притиснули к дереву – и корявый сучок больно впился в ладонь. Потом рука Олега Борисовича упорхнула восвояси – и Олеся почувствовала, что кончики её пальцев превращаются в сосульки…
Через пару дней Олег Борисович предложил студентам послушать вечером у костра частушки, что они насобирали. Костёр был яркий, горел без дыма, дышал в лицо, как разгорячённый страстью любовник. Днём в ближайшем перелеске сумели насобирать сухих веток и бересты… Теперь оставалось только подбрасывать их в ненасытную пасть огнедышащего чуда… Огонь весело бежал по сучьям, лаская их своим раздвоенным змеиным языком… Частушки, всем на удивленье быстро надоели – и Олег Борисович предложил просто почитать свои любимые стихи… Но, к их стыду, никто стихов на память не знал, хотя все они были филологами и поэзию любили. Тогда Олег Борисович, смеясь, дал им задание подготовиться к следующему вечеру и сказал, что у кого окажутся здесь, в деревне, с собой поэтические книги, то те получат зачёт по практике автоматом, а коль никто из них не помнит стихов, то сейчас он будет читать сам… У Олеси была с собой книжечка стихов современного поэта Юрия Кузнецова, которую она взяла почитать с собой на досуге, и Олеся радовалась, что завтра она уж точно будет «готова» и лёгкий зачёт ей обеспечен.
Олег Борисович читал очень артистично, становясь похожим на демона с картины Врубеля. Тёмные, как смоль, глаза блестели агатовыми камешками, прополощенными в горном ключе… Он помогал себе жестами. Олесе казалось, что это взлетают руки дирижёра, взвиваются, словно большие чёрные птицы, чтобы поймать какую-нибудь мошку, а затем с шумом складываемых крыльев опускаются поближе к земле, где в низкорослом кустарнике прячется гнёздышко. Она ломала хворост и подбрасывала его в костёр. Её рука случайно коснулась руки Олега Борисовича – и ей показалось, что её задела крылом пролетающая птица… Сладко ёкнуло сердце… Что-то томное было в его взгляде, на лекциях Олеся никогда такого взгляда у преподавателя не замечала… То, что она в него влюблена, её не пугало, он нравился половине девушек факультета, но большинство из них воспринимало его просто как интересного импозантного преподавателя, не помышляя даже о какой-то дружбе с ним… Молодой доктор наук, который кого-то любил, наверное, свою жену и дочь, а может быть, ещё кого-то, он нравился студенткам, но он был для них чем-то вроде артиста в телевизоре… Кучи поклонниц у сцены с охапками цветов… Красивая и, должно быть, вкусная ягода чужого поля, опрысканная от вредителей ядом. Их же сладкая ягода была под рукой: мальчишки-сокурсники, одноклассники, пацаны, встретившиеся на танцах и вечерах, – с ними они
По средам Олег Борисович уезжал на своём УАЗике в областной центр за продуктами: в местный магазинчик даже хлеб завозили эпизодически и мало, его всегда не хватало на всех жителей. Да и мясо приходилось доставлять из райцентра: коров местные жители в это время не закалывали, и вообще было их немного. Олег Борисович брал с собой в помощь обычно кого-нибудь из студентов. В этот раз предложил поехать с ним Олесе. Олеся была страшно горда оказанной ей честью. Пока ехали по бездорожью, Олег Борисович почти не разговаривал, дорога была разбита, он сосредоточенно смотрел на дорогу, то и дело переключая скорости. Олесе нравилось сидеть рядом с молодым доцентом… Она влюблённо смотрела на его чёрные кудри, в которые вплеталась первая седина, похожая на серебристую паутину. Нос с горбинкой, как у коршуна… Глаз не видно: они под затемнёнными стёклами очков. Мясистые, нервно подрагивающие и извивающиеся губы, точно красная голая гусеница…
День был погожий, хотя и холодный. Последнее осеннее солнце бросало в глаза пригоршни света, от которого можно было ослепнуть, словно это и не солнце вовсе, а белая блестящая соль. Пёстрые, как цыганки, деревья роняли золотые монисты, шелестели широкими цветастыми юбками, жёлтыми и розовыми купюрами, бросали их на траву, ставшую похожей на старую мочалку. Рябина качала красными гроздьями ягод, пытаясь увернуться от острых клювов каких-то невзрачных сереньких птиц, названия которых Олеся не знала. Лес был уже наполовину прозрачный, а небо выгоревшим, выцветшим, точно через кружевную пёструю шаль проглядывало незагорелое тело…
Дорога была на редкость разбита, УАЗик подпрыгивал на ухабах, трясло и качало, гадко пахло бензином и выхлопными газами. Олеся не любила такую дорогу, поначалу она даже хотела отказаться ехать с Олегом Борисовичем, но соблазн провести несколько часов в его обществе был велик. Однако разговаривать в пути ей совсем не хотелось, так как она боялась, что укачается по дороге, несмотря на то что выпила таблетку. Выехали на трассу – Олег Борисович помчался быстро, и она теперь смотрела, как мелькают придорожные домики в посёлках, многие из которых курились дымком. Ветра не было – и над крышами поднимались эдакие размытые серые привидения, выпархивая облачком из труб.
В городе они довольно быстро купили мясо, курицу, крупы, макароны, сливочное и подсолнечное масло, сыр, печенье, конфеты, чай… Потом она стояла в магазине и сторожила купленные продукты, а Олег Борисович грузил их в машину. Делал он это очень долго. Она даже подумала, что ему надо было взять кого-нибудь ещё из мальчишек в помощь.
На обратном пути опять почти не разговаривали… Нагревшаяся от солнца машина запахла жжёной пылью, этот запах мешался с выхлопными газами и создавал отвратительный коктейль. Подъезжая к деревне, попали в пробку. Здесь дорожка шла по мосту через речку, который взялись ремонтировать – и перед мостом выстроился длинный хвост из машин. Их УАЗик притулился в конце хвоста… Машина теперь двигалась рывками, по метру, Олег Борисович то и дело выжимал сцепление… Он начал рассказывать ей о своей студенческой практике, осторожно, как бы случайно опуская горячую большую ладонь на её колено, туго обтянутое джинсами. Неожиданно вполоборота обернулся к ней и погладил бедро… Рука прожигала, как пролитый на брюки из термоса чай. Неожиданно провёл ладонью по её волосам, нежно, бережно, как гладил её когда-то дедушка, когда она была маленькая и устраивалась у него на коленях… Ей хотелось замурлыкать от счастья, прогнуться, как кошка, дугой… Её так давно не ласкали… Что-то совсем забытое, далёкое, из призрачного детства, всплыло со дна памяти, казалось, плотно подёрнутой ряской, которую, как выяснилось, без труда можно было развести размашистыми гребками.
– Какие у тебя волосы красивые, словно золотое руно… – осторожно, точно проскользнул лёгкий сквозняк из открытого окна, Олег Борисович отодвинул прядь с виска и поцеловал в щёчку около уха… Шепнул, боясь, что громкие слова выдадут его смятение и спугнут райскую птицу, опустившуюся рядом с ним на поляну… Она ощутила щекотку от его усов, какой-то пьянящий аромат дикого цветка от его духов, чувствуя, что кровь застучала в виске барабанной палочкой, будто проснувшийся под снегом ручей, и она вся пылает, как от чая с малиной… Потеребила горячую мочку уха, точно обожжённую, проверяя нет ли волдыря от ожога. Съёжилась вся, словно нахохлившийся воробушек, попавший под ледяной дождь, только щёки полыхали, будто солнце на закате в ветреный день. Отодвинулась к дверце, остужая висок о прохладу металла. Посмотрела в окно сквозь пряди своих развевающихся от сквозняка волос… Волосы дробили свет на мелкие осколки, летевшие солнечными брызгами ей в лицо. Она счастливо зажмурилась.