Красная Луна

Таланова Галина

…Огненный шар взорвался у неё между ног, разбившись на мелкие осколки, больно впившиеся в её нежные внутренности. Олеся закусила губу, чтобы не закричать. Почувствовала солёный вкус крови на пересохшем и разбухшем языке… От обивки сиденья муторно пахло пылью и бензином. Ей показалось, что они несутся куда-то опять на большой скорости по ухабам – и у неё было единственное желание, чтобы эта дорога закончилась поскорее и она могла бы глотнуть свежего воздуха, которого ей здесь не хватало. Она чувствовала, что жар хлынул в её тело и добрался до головы, дышит ей в лицо, как Змей Горыныч, затягивая горло удушьем от шерстяного свитера… Она откинула голову вбок и смотрела на

медленно покачивающийся потолок, который сейчас ей казался поверхностью воды… Она будто лежала под ее мутной толщей, придавленная тяжёлым грузом, и не имела никакой возможности всплыть и глотнуть воздуха… Последние мелкие пузырьки, срывавшиеся с её губ, поднимались вверх и представлялись ей теми же осколками от разорвавшегося внутри неё шара. Она закрыла глаза – и отдалась стихии, которая потащила её по острым камням, обдирая до крови тело и душу…

Внезапно её вынесло на берег. Она лежала почти бездыханная, не в силах пошевелиться… Рядом с ней валялось такое же безжизненное тело немолодого мужчины, в которого она была влюблена… Она больше не чувствовала любви к нему; любовь, потянувшая её камнем на дно, осталась где-то там, среди зыбких водорослей растерянности, стыда, страха и боли…

Она думала тогда, что камни не всплывают… Но оказалось, что реки мелеют и вода уходит…

Она потом решила, что, если бы не эта её первая любовь, ворвавшаяся с осенним промозглым ветром, её жизнь сложилась бы иначе… Она была неопытной, наивной и романтичной девочкой, которой хотелось встретить идеал, любимого человека, с которым можно будет счастливо прожить до конца дней, обзаведясь детками… Умного, заботливого, надёжного…

Чужие пальцы быстро перебирали её позвонки, точно кнопочки аккордеона…

– Ты моя малышка!

Аккордеон молчал… Ошеломление от случившегося парализовало её. Она лежала, будто птица, принявшая стекло за небо, которое в нём отражалось… А облака продолжали плыть по окну медленно и бесстрастно, не зная о том, что им суждено: развеяться или собраться в фиолетовые тучи, похожие на гематому.

«Как он мог, он же немолодой преподаватель, и у него есть жена? – подумала она. – Зачем?» Кожаное сиденье пахло бензином и пылью. К ней возвращались запахи и звуки внешнего мира. За окном раздражённо каркала ворона: «Дура! Дура! Беги скорей!»

Но она никуда не побежала. Лежала рядом с Олегом, пытаясь подавить в себе растущее чувство неловкости, и даже не пробовала привести себя в порядок. Так бывает у семейной пары, прожившей долгую жизнь… Олег бережно поправил на ней скомканную и задранную одежду, поцеловал в мокрый висок, откинув прядку с её лба:

– Прости меня, какое-то затмение нашло. Одну лишь тебя вижу. Только ты перед глазами. Околдовала, точно лесная нимфа…

Собрал её ещё тогда длинные волосы в кулак, а потом закинул себе на лицо и зарылся в них, будто умываясь родниковой водой. Он снова и снова опускал пряди на кожаное сиденье, которое, как казалось Олесе, прилипло к ней, и опять плескал ими в лицо…

12

После той поездки Олег Борисович сказал ей:

– Малыш! Ты же понимаешь, что не надо афишировать наши отношения…

Так у неё появилась тайна. Если раньше она всячески старалась обратить на себя внимание, то теперь она сидела на занятиях с непроницаемым лицом, напряжённая, как на экзамене, упорно отводя взгляд от своего преподавателя. Она перестала им восхищаться и старалась ничем не выдать свою любовь, хотя её просто распирало от желания поделиться с девочками. Иногда она наталкивалась на взгляд Олега, чёрный, будто глубокий колодец, в котором отражается луна, – и тогда мгновенно летела в темноту на дно, как ведро, привязанное на цепи, – и всё в ней звенело от счастья… Она почему-то была уверена, что это ещё не конец. Это только

начало – и она ещё дождётся тех дней, когда будет под ручку шагать с красивым профессором, ни от кого не скрываясь…

До отъезда оставалось два дня. Вечером она вышла прогуляться напоследок до реки – и натолкнулась на пустынной околице на Олега. Выслеживал ли он её или она столкнулась с ним случайно, Олеся не поняла.

– Гуляешь? Возьмёшь в попутчики?

Пошли по просёлочной дороге, спускающейся к осенней реке, казалось, окрашенной кровью… Багряные листья, освещённые багровым солнцем, отражались в равнодушной воде – и мерещилось, что в реку падают капли крови, растворяясь в ней и меняя её оттенок. Уже холодное солнце смотрело в щёлочку затёкшим красным глазом, под которым расплывался здоровенный лиловый фингал…

Шли рядом, но каждый по своей колее. Резиновые сапоги засасывала развезённая дождями дорога – и идти было тяжело, ноги приходилось вытаскивать из месива с налипшими на них килограммами светло-коричневой глины. Она выбралась на обочину и пошла по траве, которую здесь не косили, путаясь в чертополохе, цепляющемся не только за брюки, но и за рукава её синего свитера, когда она разгребала колючий кустарник руками. Увидели яблоню, совсем не дикую, на которой висели огромные яблоки, сантиметров по десять в диаметре, – и оба, как по команде, кинулись их рвать в пакеты, которые случайно оказались в карманах.

– Интересно, откуда она здесь? Кто-то явно посадил… Для нас. Символично очень. – Олег достал из кармана ветровки носовой платок в синюю крупную клетку, вытер им яблоко и сочно захрустел. Два раза откусив с одной стороны, протянул ей:

– На, кусни с другого бочка, вкуснотища!

Она засмеялась и укусила яблоко прямо из его руки. Сладкий сок потёк по губам и закапал на ключицу, видневшуюся в растянутом вороте свитера. Олег наклонился и снова откусил от яблока. Их носы соприкоснулись – и сердце сладко заныло. Яблоко полетело на землю, точно маленький резиновый мячик, и закатилось в бурые колючки ежевичных кустов.

Проворная змейка чужого языка слизала каплю сока на её ключице и принялась облизывать её подборок, а потом перепорхнула к губам… Сумеречное осеннее небо, по которому катились шарики розового мороженого, оставляющие после себя натёкшую лужицу, опрокинулось на её лицо… Губы Олега пахли яблочным соком – и она становилась пчёлкой, учившейся собирать нектар. Заполнять им соты она так и не научилась за всю жизнь. Проворная змейка исследовала потайные складки её тела – и сладко ныло и вибрировало теперь не только её сердце…

Перед отъездом домой местные жители устроили для них прощальную вечеринку, где деревенские бабушки пели частушки:

«Глянь-ка, миленький, на небо,После неба – на меня.Как на небе тучи ходят,Так на сердце у меня…»

Олеся слушала заливистые частушки, что пелись старческими дребезжащими голосами, и ей казалось, что горло этих бабулек – будто треснувший, но ещё не расколовшийся кувшин, льющий песню и омывающий ей не затянутые раны. Слёзы блестели на её глазах, точно дождевые капли, что спрятались в скукожившемся и свернувшемся в трубочку осеннем листе, что никак не отлетит от ветки. Как она будет жить дальше?.. Что скажет мама, если узнает? Она уж точно расстроится и будет против её любви, налетевшей, как осенний шквалистый ветер, срывающий одежду, холодным ужом заползающий под рубашку и пахнущий упавшими яблоками с коричневыми вмятинами и трещинами на боках, в которых копошатся муравьи.