Красная Орхидея
Шрифт:
Оставшихся в штабе расследования посвятили во все детали операции в Мейерлинг-Холле. Все разочарованно сопели, слушая ту часть доклада, в которой описывались долгие и бесплодные поиски поместья, и дружно просияли, узнав, где находится злополучный подвал. Потом им сообщили скверную новость, что подозреваемый совершил побег.
Бриджит стояла перед фотографиями Черной Орхидеи: тревожные глаза девушки словно осуждающе смотрели на нее. Бриджит прошептала:
— Господи, только бы это не случилось снова! Не дай ему уйти!
Убийство Элизабет Шорт все больше переплеталось с делом Красной Орхидеи. Как будто, поймай они убийцу — и Черная Орхидея могла бы упокоиться с миром.
День
Ленгтон прибыл в оперативный штаб к семи утра. Из поместья не было никаких донесений, никто так и не видел Чарльза Виккенгема. Ленгтон засел в своем кабинете, расстроенный и злой, отряжая новую группу на смену той, что провела ночь в Мейерлинг-Холле.
Миссис Хеджес позволили покинуть свою комнату, чтобы приготовить себе завтрак, но попросили по дому не бродить, ограничившись лишь переходом от комнаты к кухне. Усевшись в кресло-качалку, женщина подкрепилась яичницей с беконом. Она не имела ни малейшего представления о том, что происходило, — знала лишь, что ее хозяин Чарльз Виккенгем избежал ареста. После завтрака она достала все свои бумаги и принялась подсчитывать, сколько сбережений у нее имелось на сегодняшний день, прикидывая, что ей делать, если он так и не вернется. Она была немало удивлена, обнаружив, что вкупе с наличными, которые ей удалось скопить, она располагала более чем семьюдесятью тысячами фунтов. Качаясь в кресле взад-вперед, она оглядела полупустую комнату, узкую кровать, на которой она спала уж двадцать лет, старое простенькое каминное кресло. Она любила свой большой цветной телевизор, но, кроме него, в ее жизни не появлялось ничего нового. Где-то сумели полностью перестроить старый амбар, но в ее апартаментах никогда и ничего не происходило. С годами ей становилось все сложнее пользоваться примыкавшей к спальне ванной, забираться в нее и вылезать, все труднее дергать за старую цепочку для спуска воды над унитазом с деревянным стульчаком.
У миссис Хеджес имелось несколько детских фотографий Эмили — и это единственное, что не давало ей покоя, что причиняло ей боль. Эми была таким очаровательным ребенком — белокурая, с огромными голубыми глазами, как у фарфоровой куколки. Именно с Эмили она так много нянчилась, и ее она любила больше всех. Женщина села просмотреть свой фотоальбом. Вот Джастин выиграла приз на конных состязаниях. Вот Эдвард, совсем еще мальчик, улыбается в ковбойской шляпе, вот одна из его свадебных фотографий с той милой девушкой. На снимках не было лишь Доминики Виккенгем.
Миссис Хеджес закрыла альбом. Она так много лет провела на периферии жизни Виккенгемов! У нее не было собственной жизни, но она никогда особо об этом не задумывалась. Это семейство сделалось ее жизнью. Она подумала о том, что сказала ей Анна: ничего не вижу, ничего не слышу. Да, она не причинила никому зла. И все-таки теперь ее охватило чувство вины.
Около двенадцати часов она понесла посуду после завтрака на кухню. Она заварила чай для полицейских и угостила их печеньем. Уже поднимаясь обратно в свою комнату по лестнице для слуг, она вдруг услышала, как кто-то тихо скребется. Звук, казалось, доносился откуда-то из-под ступеней. Экономка замерла и прислушалась, уверенная, что что-то все же слышала, однако вокруг было тихо. Женщина двинулась дальше в свою комнату и закрыла дверь.
Миссис Хеджес снова уселась в свое кресло, надела очки и принялась читать газету Чарльза Виккенгема, мерно покачиваясь взад-вперед.
Когда команда судмедэкспертов и криминалистов прибыла наутро в Мейерлинг-Холл, чтобы продолжить поиски улик в подвале, в лаборатории тоже рьяно взялись за дело. Увезли компьютер Виккенгема; его мельницу для кухонных отбросов размонтировали, забрали даже машинку для уничтожения бумаг. Следовало подвергнуть
В полицейском участке офицеры собрались у дежурного делопроизводителя, чтобы получить от него дальнейшие распоряжения Ленгтона. По-прежнему сидели по камерам Эдвард Виккенгем и Гейл Харрингтон. Обоим позволили сделать по звонку, и они ожидали приезда своих поверенных. Побег подозреваемого весьма осложнил ситуацию, и все понимали это, в особенности Ленгтон. Донесений от наблюдателей так и не поступило. Охота продолжалась.
Ленгтон собирался самолично допросить Эдварда Виккенгема; Анне с Баролли следовало сконцентрировать свои усилия на Гейл Харрингтон. Времени на передышку не было: шефу предстояло отправиться в суд магистрата, чтобы выяснить, удовлетворено ли его ходатайство о продлении срока задержания Гейл и Эдварда. В итоге ему дали три дополнительных дня, и это была хорошая новость.
В два часа Гейл Харрингтон доставили в комнату для допросов. Поскольку оба они запрашивали одного и того же адвоката, возникла заминка, пока они не пришли к согласию, кто чьи интересы будет представлять.
Гейл определенно утратила душевное равновесие и, когда Анна сообщила девушке о ее правах, заплакала. Она арестовывалась за попытку ввести следствие в заблуждение и помешать полиции. Она твердила, что она тут ни при чем, что она не совершила ничего противозаконного. Ей показали фотографии Луизы и Шерон, и она ответила, что не знает их; тогда ей показали посмертные снимки девушек и сообщили подробности этих двух тяжких убийств. Гейл была так шокирована, что едва могла говорить.
Спустя час Анна вернулась в комнату следственной бригады. Ленгтон все еще допрашивал Эдварда Виккенгема. Тревис попросила вызвать шефа, желая посвятить его в то, что удалось выудить из Гейл Харрингтон. Ленгтон был вовсе не в восторге, что его оторвали от допроса, но все же прошел с Анной в свой кабинет.
Тревис сообщила, что понадобилось всего час пятьдесят на то, чтобы добиться от Гейл заявления. Когда ей предъявили ювелирные украшения, изъятые из коттеджа, она подтвердила, что это ее, а когда ей показали фотографию броши, присланную в участок американским торговцем из Чикаго, она сказала, что это часть гарнитура, который включал также колье и серьги и был ей подарен Чарльзом Виккенгемом. Определить точное время, когда эти украшения стали ее собственностью, оказалось затруднительно, поскольку она не могла припомнить дату, но знала, что это произошло по возвращении с курорта.
Под давлением Анны она также подтвердила, что была знакома с Шерон Билкин. Она вспомнила, что Чарльз Виккенгем взял ее с собой, чтобы выбрать кольцо для помолвки. Ее жених — его сын — с ними даже не отправился. Она условилась встретиться с Чарльзом после того, как сделает укладку. В салоне-то она и увиделась с Шерон. Анна могла точно сказать, что произошла эта встреча после убийства Луизы Пеннел, — Шерон как раз ходила делать новое наращивание волос. Блондинка узнала Гейл, подошла к ней, и они болтали, пока та сидела под феном. Гейл сказала ей, что приехала в Лондон, чтобы выбрать кольцо для помолвки. Они обменялись номерами телефонов, хотя Гейл теперь утверждала, что вовсе не собиралась снова встречаться с Шерон. На этом их беседа закончилась, поскольку Гейл пора было идти к раковине смывать краску.
Когда она почти готова была выйти, в салон вошел Чарльз Виккенгем, жестом показал, что он уже ждет, pi вышел. Когда она расплатилась, Шерон тоже готова была уйти. Блондинка спросила, за него ли выходит замуж Гейл, и та ответила, что это отец ее жениха. Шерон вышла с ней из салона и увидела, как она садится в «ягуар» Чарльза Виккенгема.
Анна подозревала, что он был изрядно шокирован, особенно когда квартирная соседка Луизы Пеннел подошла к его машине и сказала Гейл, что надеется с ней увидеться.