Красная шкатулка
Шрифт:
Вулф обратился к Фрицу:
— Приготовь еще фрикасе. Если не хватит цикория, добавишь в салат латук, ну и масла, конечно, не жалей. Поставь на лед бутылку «Маркобруннера» двадцать восьмого года. И постарайся, пожалуйста, побыстрее. — Движением пальца он отпустил Фрица и устроился в кресле поудобнее. — Итак, мисс Фрост, теперь у нас общие интересы. Мне нужны факты, и я намерен задать вам множество глупых, на первый взгляд, вопросов. Если какой-то из них окажется умным, вы этого все равно не заметите, поэтому постарайтесь ответить на все, а уж я выберу то, что мне нужно. И, пожалуйста, не тратьте время на возражения. Если я, допустим, спрошу,
— Да, — она смотрела ему прямо в глаза. — Мне все равно. Я не сомневаюсь в вашей проницательности, помню, как легко вы уличили меня в обмане во вторник утром, но я хочу, чтобы вы знали: сейчас мне абсолютно нечего скрывать. Даже не понимаю, чем я могу помочь…
— Возможно, ничем. Но попытка не пытка. Для начала давайте полностью проясним нынешнюю ситуацию, а затем обратимся к прошлому. Должен предупредить, что мистер Макнейр все же успел вчера кое-что рассказать мне. Поэтому я имею некоторое представление о ваших отношениях. А теперь начнем. Что имел в виду мистер Джебер, когда сказал, что вы ему почти невеста?
Она поджала губы, но потом ответила без колебаний:
— Ничего особенного. Он несколько раз просил меня выйти за него замуж.
— Вы давали ему повод сделать предложение?
— Нет, не давала.
— А кто-нибудь поощрял его ухаживания за вами?
— Зачем? Да и кому это могло быть нужно?
— Кому угодно. Любому из ваших родственников, подружек, его друзей…
Помедлив, она отрицательно покачала головой.
— Вы говорили, что вам нечего скрывать.
— Но я… — Елена умолкла и попыталась улыбнуться.
И я подумал, что она особенно хороша, когда пытается вот так улыбнуться и показать, что у нее и в мыслях нет никого обманывать. Она продолжала:
— Это все настолько личное… Не понимаю, как это…
Вулф погрозил ей пальцем.
— Давайте исходить из того, что наша главная задача — любой ценой найти убийцу мистера Макнейра. Даже если для этого понадобится — говорю в качестве примера — потащить вашу мать в суд и заставить ее давать показания против человека, который ей дорог. Если вы согласны со мной, то попрошу вас выбор средств для решения этой задачи предоставить мне. И еще — не спотыкаться каждый раз на ровном месте. Так кто же поощрял ухаживания мистера Джебера?
— Я больше не буду, — пообещала она. — Правда никто не поощрял. Я знаю его всю жизнь, а моя мама — да и папа тоже — была знакома с ним еще до моего рождения и хорошо знала его. Он всегда такой внимательный, веселый, в чем-то действительно интересен, что-то мне в нем даже нравится. Но иногда я его просто терпеть не могу. Мама очень просила меня не давать волю чувствам, говорила, надо учитывать его хорошие качества и то, что он давний друг семьи, и потому я не имею права оскорбить его решительным отказом, и вообще не так уж трудно дать ему возможность надеяться, будто я окончательно еще не решила.
— И вы согласились?
— Как сказать… Я не стала спорить. Маму трудно переубедить.
— А как относится к этому мистер Дадли Фрост — ваш дядя и опекун?
— С ним я такие вещи не обсуждала. Но я знаю, что он скажет. Он не любит Перрена.
— А
— Ему Перрен был еще более неприятен, чем мне. Со стороны они казались добрыми знакомыми, но дядя Бойд никогда не лицемерил. Не знаю, стоит ли говорить…
— Всенепременно.
— Однажды — это было около года назад — он попросил меня подняться к нему в кабинет. Я пришла, там был Перрен, а дядя Бойд стоял бледный, с решительным видом. Я спросила, в чем дело. Он сказал, что если его дружба и привязанность ко мне дают ему какие-то права, то он хотел бы в присутствии Перрена заявить, что он решительно против моего брака с ним. Он сказал это таким официальным тоном… в общем, это было совсем не похоже на него. Но он не просил у меня никаких обещаний.
— И несмотря на это, мистер Джебер продолжал ухаживать за вами?
— Ну конечно, а что ему? Многие мужчины так поступают. Чего не сделаешь ради больших денег.
— Бог мой. — Веки у Вулфа дрогнули. — Вы так циничны? Знаете, меня всегда восхищало мужество, с которым миллионеры терпят негативные стороны своего положения. А кто мистер Джебер по профессии?
— Нет у него никакой профессии. Как раз это мне больше всего и не нравится. Он ничего не делает.
— На что же он живет?
— Не знаю. Кажется, у него было… Однажды он что-то говорил мне. Он живет в Чезборо.
— Я знаю. Мистер Гудвин сообщил мне, что вчера он приезжал сюда на машине. Странный человек… Вы ведь знали его еще в Европе? Чем он там занимался?
— Насколько я помню, ничем, как и здесь. Но тогда я была еще совсем маленькой. Его ранили на войне, и он приехал в Испанию навестить нас. То есть мою маму, конечно, мне-то всего два года было. Потом поехал с нами в Египет, но, когда мы отправились дальше на Восток, он вернулся…
— Одну минутку, — Вулф хмуро смотрел на нее. — Давайте уточним последовательность событий. Насколько я понимаю, в Испании собралась неплохая компания. Мистер Макнейр говорил мне, что он тоже был в Испании со своей маленькой дочерью. Начнем прямо с вашего рождения. Как вы вчера сказали, вы родились в Париже 7 мая 1915 года. Ваш отец в то время воевал в английской авиации и погиб, когда вам было всего несколько месяцев. Когда ваша мать повезла вас в Испанию?
— В начале 1916 года. Из-за войны она боялась оставаться в Париже. Сначала мы остановились в Барселоне, потом переехали в Картахену. Вскоре к нам приехал дядя Бойд с Гленной. У него не было денег, он болел, и мать помогала ему. А потом приехал Перрен, я думаю, отчасти потому, что там был дядя Бойд — они оба дружили с моим отцом. В 1917 году Гленна умерла, и дядя Бойд почти сразу же вернулся в Шотландию, а меня мама отвезла в Египет, потому что боялась революции в Испании или еще чего-то. Перрен тоже поехал с нами.
— Прекрасно, — сказал Вулф. — У меня в Египте есть дом, я там уже лет двадцать не был. Пол на веранде выстлан красивой плиткой… Сколько времени вы пробыли в Египте?
— Около двух лет. В 1919 году, когда мне было четыре года, в Каире были беспорядки, погибли трое англичан, и мама решила оттуда тоже уехать. Перрен отправился во Францию. А мы сначала перебрались в Бомбей, затем на Бали, в Японию и наконец на Гавайи. Дядя Дадли как опекун все время говорил, что мне надо получить американское образование. И вот в 1924 году мы переехали с Гавайских островов в Нью-Йорк. Тогда мне было уже девять лет. Вот с тех пор я дядю Бойда и знаю по-настоящему, в Испании я его, естественно, не запомнила.