Красная тетрадь
Шрифт:
Сегодня утром, когда мы собирались на зарядку, Боря схватил меня за руку, сказал:
– Какого «хуя» ты так от людей шарахаешься?
Я раскрыл рот, но не знал, что ответить.
– «Пиздец», какой стресс, а?
Он смеялся надо мной, но и волновался. А я все боялся, что Боря увидит. Но вышло неожиданно и совсем по-другому – кое-что увидел я.
Я – Боря, и мне невероятно больно. Я лежу на кровати и смотрю в потолок, солнце бьет в окно, ветер колышет занавески, а я не могу ничего этого терпеть.
Такая
Для него все кончилось, и не важно, солнечный ли теперь день. Он лежит в одной из холодных камер морга, ему теперь всегда темно.
Я хочу, чтобы мне тоже было всегда темно, поэтому закрываю глаза.
Ни Жданова, ни Арефьева, никого нет, они на процедурах, может, их там режут по живому, я не знаю, меня оставляют здесь, и я лежу, слушаю, как бьется мое сердце.
Ненавижу мое сердце.
Ненавижу все живое.
Мне кажется, я балансирую на самом краю, сейчас я упаду, но пока мне еще удается удерживаться, не знаю как, да и не хочу знать.
На самом деле удерживаться – не очень важно.
Я не засыпаю, такого праздника со мной теперь вообще почти не случается, но впадаю в какой-то тупой, бездарный ступор, когда он приходит.
Он всегда приходит на цыпочках, а еще – некоторое время мнется у двери. И всегда приходит, когда я один.
А я всегда спрашиваю одну и ту же дребедень:
– Тебе какого «хуя» здесь надо, маленький идиот?
– А, – говорит он. – Я к тебе пришел, Боренька.
И так же, крадучись, будто я сплю, он подходит к кровати и ложится на пол. Я открываю глаза, смотрю на него – лежит, свернувшись калачиком, как щенок или котенок, в этот момент – ну вообще ничего человеческого.
Я говорю:
– Полай.
Ванечка издает вполне реалистичный собачий лай, смеется.
– Тебе так лучше?
– А то! Сразу забыл скорбь свою вселенскую! Меж, «блядь», галактическую.
Ванечка понимает, что сморозил глупость, снова опускает голову на руки, кажется, сейчас прижмет ушки – до того забавный.
– Дебил, «бля», – говорю ему.
– Как больно, – говорит он.
– Ну уж прости! Задел твою нежную душу!
– Как тебе больно.
И я замолкаю. Он лежит, свернувшись калачиком, на полу, на человека он вовсе не похож.
Ванечка говорит:
– Ты веришь в Бога?
– А?
– В Господя.
– В Господа.
– Ага, вот в него.
Я молчу. Ванечка резко вскидывает руку, ходит двумя пальцами по краю кровати, ногти у него длинные, мамка еще не подстригла, почти когти.
– В то, что он всех любит и никто не умрет.
– Ну так. Приятная мысля.
Ванечкина рука расслабляется, ложится на простыню, расправляет ткань. Под ногтями у него черная кайма.
– Ну ты и чушка.
– Я помню твой голос. В
– Хватит чушь нести.
Рука исчезла, это Ванечка снова сворачивается калачиком, но теперь еще меньше походит на ребенка.
– Я хочу, чтобы тебе не больно было. Как кошка на больное место. Хочу, чтобы ты поспал.
– Ну хорошо, что ты такой добрый, жаль, что ты такой тупой.
Ванечка вздыхает тяжело, совсем как собака:
– Злой какой Боренька.
– Я не злой, я справедливый.
– Сделай так, пожалуйста, ну это, если ты есть, чтоб я стал лучше всех на свете, чтоб батю в Космосе мусоровозом переехало, чтоб мамка прекратила смотреть по телику всякую муру и по телефону «пиздеть» без конца, а мы с Володей, да, мы с Володей пусть мы будем счастливы. Ты же можешь? Ты же все можешь? Володя говорит, что мы рано умрем, ну и ладно! Я умереть не против, если что. Но только дай побыть счастливым. Сделай меня счастливым! Хочу быть счастливым!
Я едва с кровати не сваливаюсь.
– Чего? Ты откуда это знаешь?!
А знать ему неоткуда. Эти слова никогда не были произнесены.
– «Охуеть», – говорю.
Ванечка так и лежит, свернувшись калачиком. Мне сразу вспоминается поговорка о холодном носе, который у Бога. Бог – единственный бессимптомный больной.
Я в это очень охотно верю, смотрю на него и думаю: дословно ведь.
А я не произносил тех слов.
Да и вообще, много за ним странностей водится.
Это и понятно, он же дурак.
Ну и «поебать»! «Поебать»! Только бы он знал, как мне увидеть Володю.
– Я, может быть, смогу, – говорит Ванечка. – Я только не знаю, я не буду обещать. Но я, может быть, смогу. Чтоб ты его увидел. Чтоб ты поговорил. Я скажу, когда. Ты только жди. И молчи. Такой секрет. Ты секреты хранить умеешь, Боренька?
– Да без бэ!
– Если будешь молчать, ни слова не скажешь, ничего не выдашь, я все сделаю, чтоб ты увидел. Вдруг оно получится. Я так не делал, я так не умею, но вдруг я так научусь. Больно на тебя смотреть, Боренька. Поклянись не сказать?
– Клянусь!
Вдруг я его увижу? Я хочу подняться с постели, но Ванечка так и лежит на полу.
– Я спать буду, – говорит он. – И ты тоже спи. Как же ты давно не спал. Голова у тебя болит.
Я потом даже думаю, что это сон. Я думаю, что это сон, до того самого, блин, момента, когда мы с Ванечкой курим на балконе, и он говорит:
– Сейчас я готов.
В ту ночь я вижу брата.
Запись 193: Браво!
Отличная стилизация под прекрасного меня! Хоть на что-то ты сгодился, дурочка тупенькая, с тетрадкой своей красненькой.
Спасибо, что дал глянуть.