Красная тетрадь
Шрифт:
Запись 194: Разделенная тайна
Дальше все было так. Я пришел в себя, сказал:
– Голова кружится.
– Голова у мужика кружится только после полутора литров водки, – сказал Боря. – Что ты за баба-то такая, Жданов? Ну стыдно, право слово.
Он отпустил мою руку, развернулся, хотел уйти, но теперь я поймал его.
– Ты знал! Ты все это время знал и молчал!
Боря развернулся ко мне, глаза его стали совсем светлыми, он стоял лицом к окну, и на него лился все более крепнущий утренний
– Ты о чем, болезный?
– Ванечка!
Боря испугался, пусть даже на секунду, подался ко мне, показал зубы. Я сделал шаг назад, а потом вдруг лицо его просветлело, он засмеялся.
– Так ты тоже знаешь, а? Очень тебе невыгодно об этом «пиздеть», раз сразу не сказал. А ты почему сразу не сказал? Ты ж доносы на соседей пишешь каждый понедельник, не?
Я сказал:
– Потому что он…
– Твой друг, – закончил Боря. – А при социализме человек человеку друг, товарищ и брат, если я правильно понимаю?
– Он же дурачок совсем.
– Да уж не тупее тебя будет.
– Он ничего плохого не сделает.
– За сто пятьдесят лет ничего плохого не произошло вроде бы? Я ничего не пропустил?
И правда. Кто-то ведь дал жизнь Ванечке, а вместе с жизнью и то, чем он владеет.
– Он жив, – сказал я.
– Не сомневаюсь, – ответил Боря. Я думаю, мы бы еще об этом поговорили, но в палату зашел Андрюша.
Он сказал:
– Зарядку отменили – там дождь.
И вправду за окном начался такой внезапный и сильный ливень, а я его даже не заметил.
Вспомнилось, как Володя бегал под дождем в своих белых кроссовках.
Наверное, всем нам вспомнилось, потому что мы втроем пошли на балкон.
Хотелось все рассказать Андрюше, но я боялся, что он будет мучиться так же, как я.
Что касается Бориных грубых слов, они мне помогли. Это странно, но и такое случается.
Запись 195: Решение
А вот как я принял свое решение. Однажды после тихого часа я вышел погулять, день был похожий. Так мы гуляли с Ванечкой в начале лета. Тогда мы еще познакомились с Жоржем.
Теперь Ванечки не было рядом, но я чувствовал, что где-то он есть. Где-то, просто не со мной.
Я знал, что мое решение так много для него значит, и что он не может мне ничего запретить. Надо было перестать его мучить своими сомнениями. Он просто маленький глупый мальчик, и он совсем один, прячется где-то. Даже если учесть, что ему не так-то просто умереть, все равно его могут поджидать всякие опасности.
Вот до чего лицемерно! Я волновался!
Думал рассказать о нем, погубить его семью, его самого, и одновременно с тем волновался, как он там – совсем один.
Меня обуревала тайная надежда, что Ванечка свяжется с Алешей или со своей мамой, они найдут его и уедут.
Я стоял под окнами первого корпуса и смотрел на кормушку для птиц, которую Ванечка повесил под своим окном. Маленькие черные тени вились у кормушки, и до меня доносились их песни.
Может,
Я тосковал. О Ванечке, которого так напугал, но не смог решиться довести дело до конца: и никому не помог, и друга предал, и мир не спас. Все какие-то полумеры, мне обычно несвойственные. Все какие-то сомнения, в которых я прежде тоже не был замечен.
Обидел ребенка (хотя мы ровесники, конечно, но так это воспринимается), да еще и беззащитного совсем.
Утаил важную информацию.
Выходило, что я зря из себя корчил все это время такого правильного мальчика? Отчего-то и соседей своих стало жаль, про которых я все подозрительное всегда сообщал. Разве не ко всем следует подходить с одной меркой?
А тут раз – и пожалел.
Моя бабушка говорит, что жизнь каждому приносит такой урок. Кичишься чем-то – обязательно это потеряешь. Или говоришь уверенно: я бы никогда этого не сделал. Раз, и ты уже в такой ситуации, когда другого выхода нет.
Я всегда говорил бабушке, что это дешевое суеверие и в жизни следует всегда поступать правильно. Идти до конца.
Но что дурного сделал Ванечка? Никого никогда не обидел.
И кормушка для птиц не пустует, Алеша или Антонина Алексеевна наполняют ее зерном.
Они ждут его, любят его, они хотят его вернуть.
Вдруг я почувствовал себя в этом мире совсем чужим. Не знаю точно, почему. Меня учили, а я не справился. И до чего ж это все обидно! А как мне хотелось рассказать все Андрюше, своему лучшему на свете другу, но именно ему я ничего не мог рассказать. Я даже радовался, что он все свободное время проводит с Дианой, потому что иначе слишком тяжело мне было бы молчать о произошедшем. Они с Дианой разрабатывали какие-то стратегии поиска Ванечки, но я мало что понял из Андрюшиных объяснений.
Так я и стоял, небо темнело и светлело, по нему быстро бежали облака, раскачивалась от ветра кормушка для птиц. Потом вдруг я услышал девичий голос:
– Привет.
– Привет, Мила, – сказал я.
Все это время Мила не показывалась. Я как-то слышал, что Станислав Константинович говорит Эдуарду Андреевичу, будто Мила все время плачет и он совсем не знает, что делать.
Но сейчас глаза у Милы были совершенно сухие, красивые, она даже не казалась грустной.
Мила встала рядом со мной, тоже запрокинула голову и стала рассматривать кормушку для птиц.
До чего странная получилась картина: в ветреный день ко мне подошла девочка, замерла в той же позе, что и я, и ветер трепал ее темные короткие волосы.
Мальчик и девочка среди солнца и ветра.
– Странное это вышло лето, – сказала Мила.
– Да, – сказал я. – Но скоро лето закончится.
Мила кивнула.
– Я буду скучать, – сказала она. Под напором ветра она чуть щурилась, билась о колени ее темно-синяя юбка и она придерживала ее одной рукой.
– Я тоже.
– Хотя мы не то чтобы много общались.