Красная тетрадь
Шрифт:
– Что за проблема? – сказал он. – Ребята обижают?
Я оскорбился.
– Мне совершенно все равно, выходки Бори меня мало волнуют. Я серьезный человек, такие мелочи мне даже неинтересны.
– Ладно, – сказал Станислав Константинович. – А все-таки?
Я сказал:
– Просто сижу. А вы здесь что делаете?
Станислав Константинович сказал:
– Жене подарок выбираю.
Я спросил:
– О, а что вы хотите ей купить?
А потом вспомнил, что Станислав Константинович – вдовец.
– Ой, – сказал
– Ну ой, – хмыкнул он. – Не знаю пока, что подарю. Ей, думаю, особенно ничего не интересно. Но это традиция. Я всегда ей что-нибудь привожу.
– На кладбище? – спросил я.
– Да. А куда же еще?
Станислав Константинович говорил об этом без стеснения, которое обычно охватывает людей, когда они рассказывают о смерти, не абстрактной, а близкой и настоящей.
Я сказал:
– Вы очень верный муж. Я имею в виду, вы думаете о ней как о живой.
– Пока я так о ней думаю, она действительно жива.
Мне стало чуточку легче. Утешать других всегда лучше, чем жалеть себя.
Мы сидели рядом, а мимо нас шли люди, счастливые, красивые. Я чувствовал себя как бы выключенным из этой толпы. А как же чувствуют себя солдаты в Космосе? Ведь там они всем чужие и у всех вызывают отвращение, как больные животные.
Я хотел об этом спросить, но вдруг Станислав Константинович сказал:
– Смерть – самая обычная вещь на свете. Я умираю.
Он посмотрел на свои трясущиеся руки.
– Может быть, мне остался год, может быть, полтора. Но это все равно обычное дело. Почему бы и нет? Некоторые умирают, даже не родившись. Такая уж это штука – жизнь.
Я сказал:
– Однажды мы найдем способ, чтобы вообще не нужно было умирать.
Станислав Константинович вдруг усмехнулся, даже почти засмеялся.
– Была, была такая очень старая песня.
Станислав Константинович закурил, и я заметил, как ему неудобно из-за его трясущихся рук. Я знал, это неприятно, но и не догадывался, как нелегко ему делать простейшие вещи.
– И ты тоже умрешь, Жданов. Теперь ты заражен смертельной болезнью, которая убьет тебя в течение десяти-пятнадцати лет. И ты почти точно знаешь, от чего умрешь. Многие этого знания лишены. Но назад повернуть уже нельзя.
Я сказал:
– Вы говорите, как в кино.
Станислав Константинович сказал:
– Да, эту речь я давно подготовил, все думал, кому бы ее сказать. Не надеюсь, что это тебе как-то поможет, но мне просто очень хотелось поделиться.
Я сказал:
– Если честно, я не боюсь смерти. Я боюсь не быть полезным.
– Эти вопросы не ко мне. Я мрачный дядька, вечно думающий о смерти.
– Так вас и характеризует Мила.
– Я знаю.
Мы помолчали, но Станислав Константинович не уходил, и мне становилось легче. В этот момент я так хорошо понял, как люди нуждаются в других людях. Не только в любимых нами, а в людях вообще.
Мне стало грустно, что червь в моей
Я так и сказал:
– Жаловаться на судьбу никогда не надо.
– Это ты правильно отметил. Ты боишься, что принес большую жертву, а она окажется никому не нужна?
– Да, – сказал я. – Помните, у меня был припадок после пионербола, вы тогда болели за Милу, вы же там были?
– Да, – сказал Станислав Константинович. – И если так пойдет и дальше, героем тебе не стать, так?
– Так.
– Мальчишки.
– Вдруг все зря?
– Вдруг, – сказал Станислав Константинович. – Знаешь, что я подумал, когда меня просканировали и назвали мне срок жизни, который у меня предположительно остался?
– Что?
– Что все было зря. Мы всегда найдем о чем пожалеть. В конце жизни жалеют все. Родили ли детей или не родили, состоялись или не состоялись, или состоялись не там. Бороздили ли Космос или сидели дома.
Я сказал:
– Но моя мечта!
– Жалеют о том, что мечты не исполнились, и о том, что мечты исполнились. Лучшее, что ты можешь сделать, – смириться. Смирись с тем, что не все в жизни сложится по-твоему, а однажды ты умрешь.
– Это звучит ужасно.
– Но насколько же тебе станет легче.
Я сказал:
– Вы действительно байронический герой.
Станислав Константинович пожал плечами. Я закрыл глаза и попытался смириться: теперь я заражен страшной болезнью, она меня убьет, но мои мечты могут не сбыться, несмотря на то, что я принес все эти жертвы.
Я открыл глаза и сказал:
– В мире не бывает ничего напрасного.
– Это тоже так.
– Все мы приносим пользу.
– Многие.
– И все вместе влияем на ход исторического процесса.
– Уж не знаю.
– Даже если я не смогу сделать ничего значимого, я все-таки не совсем бесследно пропаду? Вы ведь покупаете жене подарки. Вы ее любите.
Мне вдруг показалось, что Станислав Константинович понял, о чем я думаю. Он понял, что я думаю о маме. Мне стало так стыдно оттого, что вместо планирования иной созидательной деятельности, я думаю о том, будет ли мама любить меня и таким.
Я сказал:
– Спасибо вам, но мне пора. Максим Сергеевич будет волноваться.
– Вряд ли.
Я сказал:
– Купите своей жене что-то такое, что будет очень долговечным.
– А вот это хорошая идея.
Сначала я думал, что слова Станислава Константиновича мне совсем не помогли, а даже расстроили еще больше. Я шел обратно в санаторий, и на сердце у меня было тяжело.
А потом я вдруг ощутил посреди всей этой тяжести какой-то момент, какую-то секунду, когда она показалась мне подъемной.
Я уцепился за эту секунду, и оказалось, что именно тогда я испытал смирение.