Красная тетрадь
Шрифт:
– И чего теперь?
– Да ничего, – растерялась Соня. – Тебя как зовут?
– Егорка. А чего делать-то надо?
– Почему делать? – совсем запуталась девочка.
– Ну, ты мне пожрать дала, – снисходительно объяснил мальчик. – Теперь говори, чего тебе надо.
– Да я просто так…
– Просто так отдала мне свой пирог?! – на лице Егорки выразилось почти испуганное недоверие. – Да ты ж меня не знаешь!
Несколько мгновений дети молчали, опасливо и подозрительно глядя друг на друга. Наконец, Соня сообразила, как сказать.
– Я как раз познакомиться хочу.
– Кого – остальных? – не понял, в свою очередь, Егорка.
– Ну, братьев твоих, сестер… Я не знаю…
– А… Сейчас, – Егорка поднял грязную ладонь и стал загибать пальцы. – Ванька, Манька, Ленка, Влас… еще Карпуха. Все!… А тебе это зачем? – на его лице снова появилась стертая умственным усилием подозрительность.
– Я – ваша сестра! – выпалила Соня. – Живу на прииске, у Веры Михайловой. Она меня из милости к себе взяла. Давно, когда я еще совсем маленькой была.
– Ого! – вскричал Егорка и подпрыгнул от возбуждения. Такой оборот дела явно поразил его до крайности, и теперь он просто не знал, что предпринять. Схватив палку, он начал колотить ею высокую крапиву, растущую вдоль старой поленницы, потом влез на подгнившее бревно, спрыгнул с него, обежал вокруг поленницы, опустился и на четвереньки у ног Сони и смешно, по-лягушачьи подпрыгнул.
– А я про тебя знаю! – заявил он, снизу вверх глядя на девочку. – Манька нам рассказывала. Ты и правда в богатстве живешь? – он жадно заглянул в лицо ново обретенной сестре.
Соня задумалась.
– Ну, хлеб с маслом ешь, на чистом спишь, одежек у тебя много красивых, игрушек… – нетерпеливо подсказал Егорка.
– Это – да, – прикинув на себя излагаемые братом признаки «жизни в богатстве», твердо сказала Соня.
– Повезло! – завистливо вздохнул Егорка, и тут же принял решение, снимающее с него всякую ответственность за сложную ситуацию. – Я Маньку позову. Она большая, скажет, что делать.
– Это сестра? – уточнила Соня и, дождавшись кивка, велела. – Зови!
Щуплой и низкорослой Маньке на вид можно было дать лет двенадцать. Так и казалось, пока Соня не рассмотрела ее вблизи. С маленького, словно припорошенного пылью личика смотрели глаза старушонки. Выпачканные золой руки Манька держала на весу, как будто бы они были совершенно отдельной от нее частью. Егорка, подпрыгивая, что-то взахлеб объяснял сестре, но та, казалось, его не слышала или не понимала.
Не доходя трех шагов, Манька присела на корточки и принялась молча разглядывать Соню.
– Ты… вы пирога хотите? – робко спросила девочка.
– Давай, – в отличие от Егорки, Манькино лицо осталось бесстрастным. – А что у тебя там еще?
– Мясо вяленое, пряники и игрушки, – ответила Соня.
Егорка потянулся к корзинке.
– Не суй грабли, прибью! – равнодушно окоротила его Манька. – Ты зачем пришла?
– Я… мне повидаться хотелось… – теперь Соня уж и сама не понимала и не помнила, что ею двигало, когда она больше года в глубокой тайне вынашивала план своей встречи с братьями и сестрами.
– Неладно это, – сказала Манька и задумалась, сунув испачканный золой палец в широкую ноздрю. – Ты кому-то
– Нет, – Соня покачала головой.
– Вовсе неладно. Если батька прознает, беда может быть. Надо тебе быстро до дому… Стойте здесь и молчите. Я приду.
Манька растворилась в сгущающихся сумерках. Егорка молча сбивал палкой серые соцветия крапивы и даже не зарился на корзинку. Соня понурилась и тоже молчала. Все напрасно. Правильно говорила мама Вера. Никто ей здесь не рад.
Манька вернулась с веснушчатым плосконосым парнем.
– Вот! – она ткнула пальцем в стоявшую Соню. – Девчонка с поселка заблудилась. Матка с отцом у нее богачи. Привезешь ее домой, тебе денег дадут.
– Не обманешь? – усмехнулся парень.
– Не-а! – Манька помотала головой и снова сунула палец в нос. – Егорка, освободи корзину, и все в дом неси, только гляди, чтобы батька не увидал. Скажи там всем: кто проболтается, откуда игрушки, Манька убьет. Тебя Соня звать? Бери корзину и поезжай вот с ним. Не бойся, он тебя быстро домой отвезет. Дома ничего не рассказывай и больше сюда не ходи. Хочешь еще нас повидать?
Соне уже ничего не хотелось, кроме как оказаться дома, возле Матюши, но она отчего-то кивнула головой.
– Тогда мы сами к тебе придем и прокричим вот так, – Манька очень похоже изобразила скрипучий крик голубой сойки. – Поняла? – Соня снова кивнула. – Как услышишь, значит, мы где-то рядом.
Долгое по Сониным меркам время братья и сестры ничем не давали о себе знать, и девочка уже начала успокаиваться и забывать о них.
Потом, когда Соня собирала опята на поваленном дереве, появились сразу трое: Манька, Ленка и Карпуха. Стояли вкруг, смотрели. Карпуха подошел к Соне и потрогал пальцем оборку на платье. Медб глухо зарычала и качнулась вперед, хотя вообще-то она никогда не обращала внимания на чужих детей. «Медб, нельзя!» – сказала Соня. Она не чувствовала к ним ничего, и как-то стеснялась этого.
– Маня, я тебе ленту отложила, – тихо сказала девочка. – Только мне надо в дом зайти, чтоб принести.
– Иди, принеси, – согласилась Манька. – Мы тут подождем.
– И пошамать, – напомнил Карпуха. – Манька говорила, у тебя всегда пошамать есть. Или наврала?
– Я попробую принести, – сказала Соня.
Медб ожгла троицу недобрым взглядом и потрусила вслед за хозяйкой.
После они встречались еще несколько раз. Можно сказать, что Соня постепенно привыкла к своим братьям и сестрам, к их нечистому запаху, к тому, что их не интересует ничего, кроме еды. Даже игрушки как-то мало занимали этих детей. Иногда они ломали их прежде, чем успевали расстаться с сестрой. Ломали не со злости, а от какой-то непонятной неловкости в обращении с миром. Их речь не всегда была понятна Соне. Их привычки удивляли и часто коробили. Жестокость пугала – однажды Карпуха на глазах у Сони разорвал напополам живого лягушонка. Хотел поглядеть, что у него внутри, – так он объяснил девочке свои действия. Когда Соня заплакала, расстроившись, Карпуха попытался опять составить половинки лягушонка вместе.