Красная тетрадь
Шрифт:
Вера прислушалась в ожидании ответа. Она ни минуты не сомневалась в том, что Матвей Александрович, когда не занят, охотно беседует с ней «с того света». Как все это согласуется с православной доктриной и каким вообще способом обустроено – Веру совершенно не занимало. Она любила Матюшу-старшего, верила в вечную жизнь и оттого обращалась к мужу напрямую, подобно догомеровским грекам, выходившим на берег моря и бестрепетно взывавшим к своим многочисленным богам. Разумеется, и греки, и Вера дожидались ответа.
После вопроса о конюшне и лошадях, Вера обсудила с мужем еще несколько деловых предприятий,
Внезапно Бран молнией метнулся за куст, а трусоватая, несмотря на огромные размеры, Медб залилась истошным лаем.
– Назад! Подите сюда! – крикнула Вера.
Чужие по лесу о такую пору не ходят, а пугать до смерти случайно забредшего на кладбище охотника-самоеда вовсе не входило в Верины планы.
Собаки неохотно отступали от кустов, обернувшись к Вере задом, а мордами – к неизвестному врагу. Загривок у обоих стоял дыбом. Пушистые хвосты вытянуты в линию.
Что ж там? – забеспокоилась Вера. Всех поселковых собаки знают наперечет. Каторжники об эту пору не бегут, потому как – на верную смерть. Охотник-самоед нынче сам должен резво убегать по лесу, оглядываясь через плечо и взывая к милости духов, чтобы отвели гнев оборотней. Волков Бран и Медб не боятся, напротив, испытывают к серым хищникам какое-то болезненное любопытство, видать, из-за смутного зова крови. Неужели медведь-шатун?! Да ведь о нем известно сразу, а тут и не слыхать ничего было. Откуда он взялся-то?
– Эй, кто там прячется? – дрогнувшим голосом крикнула Вера. – А ну, выходи, покажись!
Огромная, многократно перечеркнутая метелью фигура выступила из лесу. Ноги утопали в снегу, а лица человека почти не было видно из-за густой бороды и усов. Лоб, в свою очередь, прикрывали выбившиеся из-под шапки волосы цвета подмокшей соломы. При ходьбе человек заметно припадал на правую ногу.
Увидев незнакомца воочию и оценив его опасность, собаки разом остановились, наморщили носы и дожидались лишь сигнала хозяйки, чтобы броситься в атаку. Вера медлила.
– Никанор… – неуверенно назвала она.
– Я… Вера… – голос мужчины прозвучал так хрипло и бессильно, как будто он наново учился говорить.
– Господи Боже! Зачем ты…
– Я не мог… Все эти годы… Я не убивал Матвея…
– Никанор… – мужчина и женщина еще сблизились и стояли теперь шагах в четырех друг от друга.
Собаки не понимали происходящего и оттого нервничали все сильнее. Платок съехал с Вериной головы и теперь снежинки падали на темные волосы, пятная их морозной сединой. Никанор тоже сдернул высокую меховую шапку и кинул ее на снег. Теперь его было легче узнать. Снег летел наискосок между ними, разделяя и связывая одновременно.
– Ты же все знаешь… Зачем…
– Ты любила меня… там, в Петербурге…
– Возможно, – Вера решила не возражать,
– Да. Я понимаю. Ты права, Вера. Но все равно. Я не могу…
– Что ж ты теперь хочешь? Убить меня? Давай, попробуй, может быть, у тебя получится. Тогда двое детей – сироты. А может быть, Бран и Медб загрызут тебя раньше. Ты говоришь – любила? Так ведь не душегуба же, не разбойника, не каторжника беглого – простого мужика, ухватистого, рассудительного…
– Да. Да. Ты опять права. Ты всегда умней меня была, это я еще там, в Петербурге, уразумел…
– Тогда зачем же пришел?
– Ежели все другое невозможно, так… Освободиться от тебя хочу… Словно напасть грызет все эти годы. Вспомню, как мы с тобой, и…
– Освободиться? Убить?
– Убить тебя?! Нет, нет! Что ты говоришь?! – в голосе мужчины зазвучал страх. – Как подумать смогла? Ты – королевна…Еще красивее стала…
– Да? – усмехнулась Вера. – Где ж ты меня в тулупе разглядел?
– Да не сейчас. Я много на тебя глядел. И узнал много. Я уж давно тут, с лета. Не появлялся перед очами твоими, покуда всего не разузнал. Столько лет прошло… Да чего мне на тебя глядеть? В любую минуту глаза закрыть, и вот, ты передо мною, как живая…
Вера поежилась, хотя по спине под платьем стекал пот. Ей было странно и, пожалуй, неприятно думать о том, что все это время Никанор был рядом, следил за ее жизнью. Страха не было. Для чувства, которое она испытывала, не находилось слов. Снежинки таяли, обжигая и словно кусая за лицо.
– И как же ты хочешь… освободиться?
– Купить хочу, – прохрипел Никанор, словно давясь собственными словами. Его светло-голубые, с красными прожилками глаза страшно расширились, стали почти черными. Снег в бороде отчего-то не таял.
«Он безумен!» – подумала Вера и прикинула, как ловчее подать команду собакам и куда метнуться самой, чтобы наверняка уцелеть.
– Да что ж ты, Никанорушка! – с ласковой, спокойной укоризной сказала она мужчине. – Говорил, что все про меня спознал, а сам… Купить меня нынче нельзя, у меня у самой денег – девать некуда. И не только те, что Матвей Александрович оставил, я и сама неплохо зарабатываю… (об Алеше Вера решила не упоминать, чтоб лишний раз не дразнить гусей). Мне и деткам хватает, и на черный день есть что отложить…
От неожиданной ласки в голосе Веры Никанор замычал и согнулся в поясе, словно под сильным ветром.
– Слушай, Вера, меня, – с трудом справившись с собой, продолжал он. – Про твои и Алешины дела я нынче всю правду знаю. Вы песок и самородки за водку у рабочих скупаете и в Китай продаете. Но то трудно в обход Опалинских делать, да и опасно, и мало по вашим с остяком волчьим аппетитам выходит. Вам свои прииски нужны, чтобы дело с размахом наладить. Вы хотели Новый и Лебяжий прииски под себя купить, да Марья Гордеева из гордости продавать не хочет. И не продаст уж теперь, закроет вместе с Мариинским, когда пески совсем истощатся – и весь сказ. Золота на Ишиме немного – это каждый скажет…