Красная тетрадь
Шрифт:
– Годы твои немалые, пойдешь, однако, замуж. Довольно тебе отца позорить. Выберешь из кого я скажу, и все дела, – Алеша говорил тяжело, и его маленькие глазки буквально сверлили стоящую перед ним невысокую, крепко сбитую девушку.
Варвара фыркнула и перекинула со спины на грудь синеватую косу с вплетенной в нее красной лентой.
– Говорила же тебе сто раз, отец: не заставишь! Чего ж опять? Не желаю замуж. Мне так любо, на свободе…
– Потаскушная твоя свобода! Мне уж люди в глаза тычут. Порядочная девка, хоть русская, хоть остячка, замужем быть должна. Что за свобода? Где ты шляешься,
– Боятся, отец.
– Пусть боятся. Все равно. Я не позволю… Самоеда вонючего – вон. Пойдешь за кого я велю. Не бойся, старого или глупого не дам. Сам тебе зла не желаю…
– Пустое, отец. Ветер. Не будет по-твоему.
– Нет, будет! – Алеша встал, не распрямляя ноги до конца, шагнул вперед, и быстрым, хищным движением намотал себе на руку тугую варварину косу. – Довольно я с тобой цацкался! Теперь будешь делать, как я велю!
– Не буду! – прохрипела, давясь от боли, Варвара. – А коли снасильничаешь, самому не поздоровится! Потому что мой полюбовник – вовсе не охотник-самоед!
– А кто же?! Говори, сучка!
– Дубравин! Черный Атаман!
Желтые белки узких Алешиных глаз медленно налились кровью и стали коричневыми. Губы растянулись в жуткой ухмылке.
– Так во-от оно что… С душегубом, значит, связалась? Не будет этого! Посажу нынче в погреб, сыщу жениха, (за деньги, что за тебя дам, любой согласится!) и выйдешь оттуда только под венец. А пока, чтоб не супротивничала и посмирнее была…
Не отпуская Варвару и волоча ее за собой, Алеша подошел к комоду, открыл нижний ящик и вынул оттуда свернутую киргизскую камчу…
Спустя несколько часов избитая отцом Варвара, кряхтя, поднялась на ноги, составила вместе несколько поленьев, выдавила раму из слухового окошка в конюшне, где ее запер Алеша, кулем вывалилась на сваленный под окном мусор и, хромая и кусая губы от обиды и жгучей боли, ушла в ночь, в тайгу. Возвращаться она не собиралась.
– Сегодня – последний раз, – в словах мужчины оставалась лишь слабая тень вопроса.
Вера молча кивнула и, придвинувшись, положила голову ему на плечо. Мужчина высвободился и, согнувшись, принялся собирать в кучу палки и хворост.
– Ты хромаешь, – сказала женщина. – В тебя стреляли, когда ты бежал?
– Нет, то все зажило. Это с каторги, тачка с рудой… Я не говорил?
– Нет… Коська все показал и рассказал. Я удивилась: по-твоему получалось, что он совсем дикий, а он, оказывается, грамотный и даже карты понимает. Передай атаману, чтоб он за Хорька не волновался. Мы пока поселили его у себя, чтоб он не напивался, и все такое. Пока он еще нам нужен… Правда, он уже научил детей в кости играть и выиграл у Матвея шапку, а у Сони – яшмовый перстенек…
– Вера! Дубравин не волнуется за Коську-Хорька!
– Ну да, конечно… Я просто так сказала…
– Но ты все равно не обижай его. Ему по жизни досталось, не дай Бог кому…
– Не буду. Дети его приняли, только собаки рычат… Алеша пока хлопочет насчет бумаг, документов. Ты же понимаешь, это все не просто…
– Понимаю. А можно начинать работы, пока все не закончено?
– Можно, кто запретит в тайге торф копать? Медведь? Но если у Алеши что-то не сладится, то деньги на ветер
– Да я ж говорил: атаману эта прибыль и без особой надобности. Он на интерес играет. И против Опалинского. Понимаешь?
– Нет, не очень. Это слишком тонко для моих крестьянских мозгов. Если ему надо Опалинскому отомстить, так затащил бы его в лес, да прикончил любым потребным способом. Или уж объявил бы все, как есть, если по закону хочет… Хотя какой для разбойника закон?
– Я тоже разобрать до конца не могу, и сам по-иному сделал бы. Но он безумен к тому же. Видела бы ты его терем на Черном озере! А в нем рояль и портрет… Все-таки мы с тобой, Вера, не господа, как бы не обернулось…
– Твоя правда, Никанорушка. Нам этих господских штучек не понять… Впрочем, так или иначе Черный Атаман свое получит. Другое скажи: а ты? Ты-то… получил ли?
– Вера… зачем ты спрашиваешь? Да откуда ж мне тех слов взять, чтобы выразить…? Мне, прошлому слуге, каторжнику беглому?
– А ты не говори, просто головой кивни или уж помотай…
– Вера-а… – Никанор склонил голову и снова, как в первую встречу, закрыл лицо руками.
Старый остяк Алеша сидел на сухой кочке, удобно скрестив ноги. Ветви кустарника почти полностью скрывали его. У его ног лежало ружье. Как и все охотники-самоеды, он мог без труда часами сидеть не шевелясь и не издавая ни звука. Муравьи проложили дорожку через голенище его правого сапога. Иногда, двигаясь медленно и плавно, он позволял себе выкурить трубочку или пожевать корочку хлеба. Еще три дня назад он аккуратно срезал одну из ветвей старой ели и теперь с удобством, словно из ложи театра, наблюдал за происходящим в лесном шатре.
Несмотря на острый, лесной слух, разговоры между Верой и Никанором он разбирал только отрывочно. Да они его не особенно и интересовали. Но действие завораживало.
Остяк Алеша был когда-то крещен, но давно позабыл все христианские сведения и наставления, которые получил в юности от старенького ялуторовского попа. Отчего-то запомнилось, что христианский бог всегда передвигался и являлся своим последователям в огненном столпе. Лесному жителю это казалось глупым и опасным. Ладно – зимой, но – летом, когда тайга готова вспыхнуть от малейшей искры?!
Верования своего собственного народа, полученные в детстве от бабки с дедом, Алеша позабыл еще прочнее, чем христианскую мифологию. Для того, чтобы жить в тайге, торговать, обманывать равно русских и самоедов, делать деньги, а из них – еще деньги, успешно и выгодно сотрудничать с умным и жестоким Иваном Гордеевым – для всего этого боги, духи и религия в целом оказались как-то не слишком нужными и употребительными. Женился Алеша как-то походя, рождения дочерей не заметил, и теперь даже с трудом вспоминал, как, собственно, звали его единственную жену. Старшую дочь, Анну, он и нынче почти не замечал. Впрочем, младшая, Варвара, упорством и торговой сноровкой удавшаяся в него самого, занимала его гораздо больше. Жаль, он-то ее теперь не занимал совершенно. И прислушиваться к его мнению, она, как выяснилось, тоже не собиралась.