Красная тетрадь
Шрифт:
– А дочка моя так за братом евонной жены замужем… – продолжала Роза.
– Как-как, милая? – Гликерия Ильинична не уловила тонкостей родства, но все же сообразила, что симпатичная пухлая еврейка, кажется, приходится ей нынче какой-то родственницей. Но это все можно потом понять… – А детки-то, детки у него есть?
– Есть один сыночек, Александром звать. Семи, должно быть, годочков отроду…
– Слава тебе, Господи! – Гликерия Ильинична нашла взглядом небольшую иконку и истово перекрестилась.
– А что же он вам-то, Гликерия Ильинична?
Роза поставила поднос, присела на жалобно вскрикнувший стул, поправила лампу и с любопытством всмотрелась в лицо постоялицы, чтобы ничего не упустить…
– Сыночек он мне, Розочка-милочка, – севшим голосом прошептала старушка.
– А-ах! – вскрикнула Роза и могучим взмахом смела на пол чашку с чаем. – Самсо-он! Самсо-он! – трубно завопила она, высунувшись в коридор. Гликерия Ильинична испугано забилась в подушки. – Вставай, идолище! Новость-то у нас какая! К Марье Ивановне свекровь прибыла! Шурочке родная бабушка!…
На следующее утро, едва рассвело, жизнь в «Луизиане» уже вовсю кипела и пузырилась, направляемая неуемной энергией Розы. С раннего утра Гликерия Ильинична по настоянию трактирщицы приняла бодрящую ванну с черемицей и сосновым эликсиром, потом Роза самолично расчесала и уложила с помощью щипцов жиденькие седые кудельки старушки. Из всего гардероба опять же под руководством Розы было выбрано несколько старомодное, но самое нарядное синее платье в горошек с белой пелеринкой и голубыми кружевами.
– Розочка, зачем это все? – робко спрашивала Гликерия Ильинична, в глубине души трусившая отчаянно и довольная тем, что есть кто-то, кто взял все в свои руки и знает, как именно и в какой последовательности следует поступать.
– А как же! – громко восклицала Роза. – Шутка ли – десять лет сына не видеть! Да он и заметить не должен, что вы там постарели или еще чего! И не заметит, не будь я Роза! Да еще ж невестка есть! Та еще, должна я вам доложить, штучка! И внук! Право, вы еще спрашиваете! Да не смешите мои тапочки! Егор! Скажи Савелию, чтоб запрягал возок, в котором мы на праздники катаемся. Да пыль! Пыль пусть тряпкой везде протрет! И бубенчики повесит!
– Роза! – осторожно пытался урезонить супругу Самсон. – Какие бубенчики? От «Луизианы» до гордеевского дома мне с моей комплекцией пять минут идти… А вещи Егор потом принесет…
– Вот еще! – завопила Роза. Черный трактирный песик звонко залаял ей в такт. – Да что за ерунду ты говоришь! Позоришь семью! Да чтобы Гликерия Ильинична пешком к их воротам шла, ровно странница-нищенка какая-нибудь?! Не будет этого! И – чтобы непременно с бубенчиками!… Гликерия Ильинична! У вас внуку подарок есть?
– Нет, милочка, откуда ж мне догадать? Я ж и не знала про него, когда из дома ехала…
– Все равно – непорядок. Шурочка еще тот шельмец, надо ему сразу в зубы чего-нибудь сунуть. Наталья, беги сейчас в лавку…
– Роза, окстись! – снова влез Самсон. – На часах четверть седьмого. Утра. Какая
– Значит, сейчас придумай, что можно ребенку подарить. Видишь, Гликерия Ильинична ждать не может…
– А мне так кажется, не может кто-то другой… – пробормотал Самсон, привычно увернулся от тумака жены и пошел в дом, искать подарок для Шурочки.
Маша еще лежала в постели и наслаждалась последними за день минутами полузабытья, когда реальные проблемы еще мешаются в уме с чем-то откровенно фантастическим, и потому можно не напрягаться и не искать решений. Все это – лишь сон, который минет… И ничто в нем не является тем, чем кажется…
Дмитрий Михайлович уже встал и, накинув халат и отвернувшись, не то пил из стакана, не то что-то читал.
Мелодичный звон прозвучал в тишине яркого летнего утра явственно и дико.
– Что это там? – встрепенулась Машенька.
Муж подошел к окну, взглянул.
– Петины родственники приехали на тройке с бубенцами, – не скрывая раздражения, ответил он.
– Может быть, Роза тоже с ума сошла? Как и ее дочь? – спросила Машенька. – Который час?
– Восьмой, однако, – подражая самоедскому выговору, сказал Митя. – Поздно совсем. Самое время в гости ехать… Ладно, ты лежи, а я пойду гляну, что там у них стряслось.
Трактирщики Роза и Самсон смешными колобками круглились за спиной щупленькой опрятной старушки и натянуто, но несомненно радостно улыбались. Затянутые в кружевные перчатки руки незнакомой пожилой женщины судорожно комкали платок. Едва глянув на ее лицо, Дмитрий Михайлович сразу догадался, что странный визит вовсе не был пустым. За всем этим явно стояло что-то серьезное. НО что именно?
– Чем могу служить, госпожа… гм… простите, не имел чести быть представленным…? – Митя вежливо поклонился, сошел с крыльца и изготовился проводить старушку в дом. – Извольте, представлюсь сам: Дмитрий Михайлович Опалинский!
– Что…? – прошептала пожилая женщина и явственно пошатнулась. Дмитрий Михайлович вопросительно поднял бровь.
– Ну же, Гликерия Ильинична! – Роза аккуратно ткнула старушку в бок. – Вот же он! Неужто не узнали?!
Отчаянный и какой-то звериный вопль прорезал утреннюю тишину:
– Куда вы его подева-али?!!
Вслед за криком пожилая женщина замертво повалилась прямо на вытоптанную траву. Митя, замерший в ошеломлении, не успел и не смог ее подхватить. Самсон, с трудом нагнувшись над упавшей, попытался ее поднять.
– Кто? Кто она такая? – Опалинский схватил Розу за рукав, от волнения больно ущипнув кожу.
– Ваша, между прочим, матушка, – с достоинством ответила трактирщица, отодвигаясь и явно пытаясь осознать происходящее. – Не признали?
На пороге появилась кое-как одетая Марья Ивановна с распущенной косой, опирающаяся на трость. Видно было, что крик, эхо которого еще звенело в утреннем воздухе, метнул ее к выходу прямо на середине свершавшегося утреннего туалета.