Красно-коричневый
Шрифт:
Но среди кромешного ужаса существовало нечто еще, самое невыносимое и кошмарное – он, Хлопьянов, мог предотвратить эту бойню, не сумел, обнаружил никчемность. Он, бездарный разведчик, был в ответе за эту мясорубку.
Стучало, шуршало, искрило. Казалось, огромный точильщик в черном фартуке прижимал белый нож к наждачному колесу, рассыпая пучки и сполохи искр.
Мимо Хлопьянова четверо парней, по виду студентов, несли за руки, за ноги пятого, спиною вниз. С его спины свешивалась, волочилась по земле какая-то узкая кровавая лента, то ли тряпка, то ли выпавшая из тела кишка.
За ними проковылял мужчина
Какая-то тучная полногрудая старуха с растрепанными волосами брела шатаясь между деревьев. Припадала седой головой к стволу, кашляла, харкала, а потом, всхлипывая, продолжала брести, колыхая рыхлой грудью.
Хлопьянов увидел, как от телецентра, нацелив прожектор, выскочил бэтээр, приземистый, черный, с ослепительным жалом прожектора. Приближался, увеличивался, настигал разбегавшуюся толпу. Хлопьянов ждал, когда ударят из башни короткие белые пунктиры, продолжат убийство людей, настигнут старуху в деревьях, мужчину с перебитой рукой.
Прожектор светил ему прямо в лоб. Броня толкала перед собой плотную волну ужаса. Хлопьянов не уходил, врос в землю, стоял на пути транспортера, заслоняя лбом, животом, грудью отступавших и покалеченных. Засунул руку за борт плаща, нащупал под мышкой теплую кобуру с пистолетом. Ждал, когда бэтээр приблизился на расстояние пистолетного выстрела.
Машина с металлическим воем накатывалась на Хлопьянова, словно шла в лобовую атаку. Перед самым его лицом развернулась, отвела в сторону слепящий прожектор, и он увидел торчащую из люка бритую голову механика-водителя, его безумные глаза, черный, с раструбом, ствол пулемета. Бэтээр, оседая на один борт, вильнул в вираже, пошел в сторону пруда, озаряя прожектором деревья, воду, далекую усадьбу. И в удаляющуюся корму, фиолетовую гарь и ребристые скаты Хлопьянов разрядил обойму своего пистолета. Слышал негромкие, с равными интервалами хлопки, слабо и бесполезно звучащие среди стука крупнокалиберных пулеметов.
Он уходил, убредал от фонарей, от измызганного липкого асфальта под кронами голых деревьев, шурша ногами в пахучей влажной листве. Рядом с ним шел человек, что-то бормотал, хватался за голову, закрывал руками лицо. То ли плакал, то ли в бессвязной ругани скрежетал зубами. В прогале между деревьями, куда залетел слабый свет улицы, Хлопьянов узнал Трибуна. Один, без мегафона, без охраны, уходил от гиблого места, куда недавно привел толпу, вдохновлял ее своими певучими, как стихи, речами.
– Это вы? – Хлопьянов попытался приблизиться, заглянуть ему в лицо.
– Не подходите!.. – истерически крикнул Трибун. Заторопился, побежал, криво огибая деревья. Казалось, он хочет убежать в самую глубь, в чащобу, непролазную глушь и там забиться под корягу, под вывернутый корень и сгинуть навек.
Хлопьянов вышел к домам, к горящим фонарям. Впереди струился полный огней проспект. Переливался нержавеющей сталью монумент с ракетой. Стука пулеметов не было слышно. Под ногами густо валялись какие-то пакеты, консервные банки, тряпье, будто здесь перевернулась колымага с мусором и хлам засыпал дорогу.
Его нагнала машина реанимации, белая, с красной полосой, фиолетовой мигающей вспышкой. Издалека надрывно выла. Хлопьянов посторонился,
– Хлопьянов!.. – Из машины выглядывал Каретный, в белом халате и медицинской шапочке. – Давай сюда, живо!..
Хлопьянов запрыгнул в машину. Та рванула, набирая скорость. Она была полна приборов, которые вначале показались медицинским оборудованием. Но они оказались радиостанцией и блоками питания. Тут же сидели двое, тоже в белых халатах. Один держал в кулаке переговорное устройство и повторял:
– Я – «Башня»! Я – «Башня»!.. Скопление рассеяно!.. Коробки продолжают работать по толпе!.. Обстановка нормальная!.. Как слышите меня?… Прием!
Они мчались в машине «скорой помощи» по проспекту. Хлопьянов тупо рассматривал красный крестик, вышитый на белой шапочке Каретного.
Глава сорок свдьмая
Санитарная машина, напичканная средствами связи, с военными в медицинских халатах, мчалась по Проспекту Мира, удаляясь от «Останкина», рассылая в эфир позывные и коды, выуживая из ночного, изрезанного пулеметами неба боевые команды, перекличку стреляющих транспортеров, голоса штабов и пунктов управления.
Хлопьянов, измотанный, потрясенный, сгорбился в углу машины, глядя, как у связиста из-под белой ткани халата выглядывает тугое колено в камуфляже. Прижимая к горлу тангенту, радист монотонно повторял: «Я – „Башня“!.. Я – „Башня“!.. Доложите потери!..» Мимо, за шторкой машины, нарядно сверкал проспект, озарялись витрины гастрономов и универмагов, пылали рекламы и клубилась на тротуарах вечерняя толпа.
– Вот видишь, какая мочиловка вышла! – сокрушался Каретный, слегка приобнимая Хлопьянова. – Делали все, чтобы развести конфликтующие стороны… Однако инстинкт толпы, инстинкт раздраженной армии… Все это ужасно!
– Я – «Башня»!.. Я – «Башня»!.. – монотонно повторял связист. – Запрашиваю о своих потерях… Как слышите меня?… Прием!..
Машина, расплескивая бестелесные лиловые брызги, мчалась мимо Рижского вокзала, Крестовского рынка, на красный свет. Включала ревун, обгоняя застывшие на светофоре автомобили.
– Я тебя видел в толпе, – продолжал Каретный. – Видел, как на тебя бэтээр попер. Еще бы секунда, и он бы тебе в лоб всадил! Я ему на борт передал приказ не стрелять. Он отвернул, а ты ему вместо «спасибо» корму пощекотал из «Макарова»… Все понятно! В такие моменты нервы ни к черту! – он успокаивал, утешал Хлопьянова. А тот, опустошенный, сутулый, не желал ничего понимать. Не испытывал к Каретному ни благодарности, ни вражды, а только страшную тупую усталость, спасительно закупорившую все его мысли и чувства, напустившую в глаза слепую муть, заслонившую зрачки от невыносимых зрелищ.
– Операция вступает в заключительную фазу, – сказал Каретный. – Потерпи. Скоро все завершится. Мы едем к руководству. Тебя желают видеть, немедленно!
Хлопьянов не ответил. Не было сил отвечать. Хотелось откинуться к брезентовым, притороченным к стене носилкам и забыться, заснуть.
– Передай на Первый пост, – приказал Каретный связисту. – Мы едем. Пусть в список внесут фамилию – Хлопьянов.
Связист переключил частоту. Все тем же монотонным бесстрастным голосом стал передавать: