Красно-коричневый
Шрифт:
– «Первый»!.. Я – «Башня»!.. Я – «Башня»!.. В список на входе внесите фамилию Хлопьянов!.. Передаю раздельно!.. X – хлопушка!.. Л – лошадь!.. О – орех!.. Как слышите меня?… Прием!..
И все заглушила сирена. Мелькали в водянистом лиловом свете автомобили, дома, прохожие.
По редким, возникавшим сквозь шторки фрагментам города, по очередности поворотов Хлопьянов угадывал, что их машина свернула с Проспекта Мира на Садовую, с Садовой на Каретный ряд, оттуда на черные сырые бульвары, пересекла Пушкинскую площадь, Тверскую, задымленную, затуманенную, с редкими шальными автомобилями и молчаливыми
– Выходим! – приказал Каретный. Освободился от медицинского халата, кинув ком белой ткани в угол машины. Вылез наружу.
На площади было ветрено, липко. Туманно горели фонари. Улица, ведущая вниз, к Кремлю, была заставлена с обеих сторон бэтээрами. В узком, оставленном среди брони коридоре мчался «мерседес» с мигалкой. Министерство обороны от остальной площади отделяла двойная цепь автоматчиков. По синим беретам и нарукавным эмблемам Хлопьянов распознал в них десантников.
Каретный показал офицеру документ. Тот поместил книжицу в яркое пятно десантного фонаря, переводил это пятно налицо Каретного. Дважды, проходя через обе цепи, Хлопьянов предъявлял свой пропуск, получая в зрачки слепящий пучок света. В массивных дверях министерства их снова задержали, отобрали оружие. Долговязый солдат-постовой долго рассматривал список, отыскивая в нем фамилию Хлопьянова.
Они поднялись на лифте, стиснутые молчаливыми озабоченными офицерами. Перед входом на этаж их снова проверили, просмотрели документы и списки. Хлопьянов, очнувшийся от потрясения, не в силах отрешиться от зрелища толпы, истребляемой пулеметами, рассматривал роскошный коридор Министерства обороны, обитый дорогими породами дерева, с зеркалами и бронзой, устеленный алыми коврами, по которым расхаживали молчаливые полковники и генералы.
– Кто хотел меня видеть? – спросил он Каретного.
– Все те же… Наши друзья и начальники, – неопределенно ответил Каретный и отошел от него. Присоединился к двум молодым генералам, которые что-то стали ему выговаривать. Он внимал, кивал головой, и все трое удалялись, отражаясь в высоких зеркалах.
Хлопьянов стоял в стороне, наблюдал за присутствующими. Перед массивной дубовой дверью с медными ручками стояли автоматчики. Хлопьянов догадывался, что это была приемная министра. У самой двери, готовая по первому знаку кинуться в приемную, стояла группа многозвездных генералов с тонкими папками. Делали вид, что неспешно беседуют, а сами чутко следили за дверью.
Другая группа генералов, помоложе и ниже званием, держалась особняком, дальше от двери. Разговаривали чуть громче. Некоторые позволяли прохаживаться по ковру, оглядывать в зеркало свои новые, с золотыми погонами френчи.
Полковники держались отдельно. Среди них было немало пожилых, в несвежих мундирах, плохо сходившихся на тугих животах. Выделялись полковники-милиционеры в синей форме. Один из них, отойдя на шаг, разговаривал по радиотелефону.
Чуть дальше, и тоже особняком, держалась группа штатских. Среди них были белоголовые, обрюзгшие и совсем молодые, но все в малиновых, темно-зеленых и синих пиджаках с бронзовыми
Следя за их перемещениями, угадывая их отношение друг к другу, уровень зависимости и субординации, Хлопьянов увидел, как в коридор вошли двое. В комбинезонах, в высоких зашнурованных бутсах, без знаков различия, с похожими стройными, литыми телами. Они обладали особой, свободной и одновременно сдержанной осанкой, едва уловимыми движениями и переливами мышц, характерных для спортсменов или балетных танцоров. В одном из вошедших Хлопьянов, не сразу, а со второй и третьей секунды, узнал Антона, офицера «Альфы», за кем безуспешно охотился всю неделю. Отчаялся отыскать и вдруг увидел здесь, в озаренном люстрами министерском коридоре.
Оба вошедших осмотрелись и, не смешиваясь ни с одной из групп, встали поодаль. Их появление казалось Хлопьянову невероятным, как невероятной казалась недавняя бойня в «Останкино», а до этого – сидение в осажденном Доме Советов, а до этого – встреча с Каретным в белых палатах, а до этого – вся его прежняя жизнь, состоявшая из войн и лишений, сквозь которые кем-то незримым и властным был проложен маршрут и вектор, приведший его в зеркальный коридор министерства с генералами и офицерами «Альфы».
Не спуская глаз с офицера, Хлопьянов стал мучительно думать, как подойти к нему незаметно. Передать и получить информацию.
Каретный прогуливался с молодыми щеголеватыми генералами. Уже побывал в конце коридора, развернулся и шел обратно, что-то втолковывал собеседникам. Они были старшими по званию, но почтительно внимали Каретному. Поравнявшись с Хлопьяновым, Каретный зорко взглянул на него. Они стали медленно удаляться по красному ковру, среди зеркал, золоченых рам и генеральских лампасов.
Воспользовавшись тем, что Каретный его не видит, Хлопьянов двинулся сквозь негустое скопление военных к офицерам «Альфы». Проходя, не задерживаясь, произнес: «Бэтээр бортовой номер 324». Заметил, как вздрогнул Антон, изумленно крутанул в его сторону глаза. Узнал, но Хлопьянов прошел мимо. Стал удаляться, глядя себе под ноги, где мягко, гася звук шагов, краснел шерстяной ковер. Он хотел дойти до конца коридора, развернуться и на обратном пути улучить момент, перемолвиться с офицером.
Он услышал новые, влетевшие в коридор звуки и обгоняющее эти звуки, как летучий ветер, волнение, которое развернуло собравшихся в сторону стеклянной входной двери, выстроило навытяжку вдоль стен. Вслед за этим незримым волнением, превращаясь в цвет, шум открывшейся двери, в торопливый бег адъютантов, в тяжелую поступь телохранителей с короткоствольными автоматами, вышли два человека, которые и были причиной волнения.
Первым шел широкоплечий, кривоногий министр обороны, узнаваемый по долгоносому, с крупным подбородком лицу, на котором среди желваков, ожогов и шрамов круглились настороженные птичьи глаза. Министр, ни на кого не глядя, улыбался, словно торопился в свой кабинет, чтобы осуществить там веселый, ведомый ему одному замысел. Пока он проходил, энергично переставляя свои кавалерийские ноги, Хлопьянов, как и все остальные, стоял навытяжку, испытывая к министру острую неприязнь в соединении с устойчивой для военного готовностью подчиняться.