Красно Солнышко

Авраменко Александр Михайлович

Гостомысл уверенно махнул рукой:

– Простоим. Не волнуйся. Тут вот что – слышал я, что двулодник твой на диво удачен получился?

Брячислав в улыбке расплылся:

– Сами диву дались!

– Есть у меня задумка… Сейчас нам кони нужны. Чем больше – тем лучше. Коли всех воев на лошадей посадить – мы здесь быстро всё вычистим. Да пахать на коне можно…

– Думаешь, его послать куда?

– Куда-никуда – опять на Оловянные Острова. Кони нам нужны. Как вода. Как хлеб.

– Снова ромеев щипать?

Тот пожал плечами:

– Выхода другого нет…

– А кого пошлёшь? Опять сам?

Брат улыбнулся:

– Есть кому. Хочу Храбра отправить с дружиной малой.

– Что, парень по сердцу пришёлся?

Гостомысл кивнул головой:

– Разумен. Врага не боится. Исполнителен. Добрый воевода будет, когда вырастет. Умеет людей сплотить.

– Так ведь только прибыли…

– Времени нет, брат. Сердцем чую.

– Как знаешь. Но на такое дело – согласен я. Людей из дружины дам. Твои пусть осваиваются. А пять десятков народу я наберу. Сам бы пошёл, да пока ты ещё тут не освоился…

…Через седьмицу диковинный корабль о двух корпусах от городка отчалил, командовал на нём, как решили князья, Храбр. Дружинники такому назначению подивились, но приняли, как должно. Лишь жёнка его молодая на пристани губы кусала, чтобы не разрыдаться, когда корабль диковинный отчаливал. Косились на неё люди – ведь роду племени хорошо знакомого. Исконного ворога славянского, лютого. Только… Слёзы те, да щёки трясущиеся от рыданий, на место поставили всё сразу. Не кровь важна, а что у человека внутри. Если крепок он духом, как Брендан-ирландец, или Эпика-гречанка, или Анкана-иннуитка с сёстрами, обычаи Рода своего нового соблюдает и уважает, то принимает его Племя Славянское, как единокровного. А коли гость не зван, да ещё и плюёт на порядки дедовские – такого и прибить не грех!.. И народ оставшийся трудился изо всех сил: ставили избы под жильё. Ладили кузни и прочие мастерские. Косили сено, заготавливали стога большие. Пуще глаза своего поля стерегли. Волкодавы кружил по границам, отгоняли ворога. А то и не прибегая к помощи человека, сами кончали лазутчиков. Уже не одного медного с перекушенной шеей нашли… Волки от них не отставали, вообще звери держались дружно, внушая этим страх пленникам. Те, кстати, почти все уже на ноги поднялись, и, заковав их в цепи, к делу приспособили. Кто послабже телом – ров копают великанский вокруг поселения, границы будущего града очерчивают. Что посильней – те лес валят, сваливают в штабели огромные. Он потом на постройку пойдёт, когда просохнет зиму. Да и заодно поля увеличиваются. Жрецы ещё семян привезли. Распахал народ огороды. Решили попробовать. А вдруг что взойти успеет? По записям, да по памяти, снег прошлый год поздно выпал. Может, и успеет что вырасти? Солнце здесь теплее, чем дома. А земля жирнее. Понемногу, правда. Большие гряды не делали. Так, на пробу… Подивились жрецы и на механизм, Бренданом измысленный, одобрили. Но сразу сказали, что это не дело. И не потому, что Богами не одобрена сия махина. Вовсе нет. Использовать её лишь на ровных полях можно. А тут и холмы, и лощины… Словом, пока решили на конях, да быках пахать. А махину постановили на рудниках, да на доставке брёвен от леса использовать. Там ей самое место!..

Глава 16.

…Как то незаметно месяц целый пролетел в трудах непрестанных. Пришла пора первый урожай собирать, осенью прошлой посеянный. Выходили в поле поутру, с песнями, жали серпами, приговаривали слова древние, от сердца идущие – благодарили Мать Сыру Землю за щедрость, ибо взошло зерно невиданное – урожай сам пятьдесят оказался. И каждый колос полон и налит на славу, пустых зёрен нет! Скотина привезённая тоже на новых землях прижилась – отъелась за дорожный пост, повеселела. Нашла себе траву по нраву. Да и новой живности поприбавилось – чудов лесных наловили, в загоны наскоро устроенные запустили. Те едят всё, что дают. Курлыкают, свадьбы птичьи играют. Сытые, здоровые, довольные. Но девок, за ними ухаживающих, по-прежнему обижают, за ноги щиплют больно. Те, бывало, ревмя ревут. Зато яички не переводятся с общинного стола, всем хватает. И мясо розоватое нежное тоже по нраву всем. Чужинцы-дикари меднокожие притихли. А что? Силу их, со всех окрестных племён собранную, как князья

поняли, в первой же битве перемололи. Теперь им не до войны – прокормить бы тех, кто сиротами да вдовами остался. Иногда к граду мелкие группки дикарей подходят, но в бой не вступают. То ли собак огромных боятся, ужас на них наводящих. То ли смотрят, чем пришельцы бледнокожие занимаются. Раз нашли шкуры разостланные, на которых травы да коренья сложены невиданные. Посмотрели, жрецов кликнули. Те глянули, унесли, проверили, что к чему – свой вердикт вынесли: лечебные это растения. На другой день на те шкуры положили десяток ножей. Не боевых. Охотничьих. Из металла поплоше. Простого. Не из стали. Через неделю на том месте снова шкуры легли. На сей раз нечто непонятное. Вроде как мясо сушёное, жиром сверху залитое. Пленники увидали положенное, загомонили сразу. На рты показывают, мол, жуют. Значит, продукт какой-то. Проверили – не отравлено. На вкус – терпимо. Зато сытно до невозможности. Куда лучше обычной вяленой дичины или домашнего мяса. Опять отдарились ножами. Правда, больше чужинцы такого не устраивали. Но зато и спокойней стало. То ли у медных времени на то, чтобы товары новые изготовить, нет. Ибо туры дикие появились вокруг Озёр во множестве, то ли хватило им ножей. А может, посчитали, что невыгодно им… Но пока вот так стало. Впрочем, подобная мена явно на пользу пошла. Отошли меднолобые от города славянского на другие берега Больших Озёр. Там своими лагерями стали. Как смирились с тем, что пришельцы теперь на этом берегу живут. Впрочем, князья на лаврах не почивали, и без дела не сидели. Едва туры дикие в лесах чесаться начали о деревья, да потомство принесли - отправили отряды телят молодых отлавливать. Живьём. Удачно оказалось. Наловили почти сотню и бычков, и коровок. Согнали в загоны. Те ревут, мамок с папками кличут. Да только их родители уже давно в желудках людских покоятся. Так что плачь – не плачь, судьба у вас, зверей, одна: человеку полезными помощниками быть… Так и живут славяне. Отправили на лодье вверх по реке, что в море ведёт, отряд рудознатцев. Те нашли места рудные, богатейшие. По верху земли руда лежит, бери, да в домницу кидай. И пустой породы немного будет. Ещё и туда пленников приспособили. Правда, одевать их пришлось – мёрзли теплолюбивые аборигены на берегах Ледяного Моря. Конечно, обижать их никто не обижал. Одного раза хватило, чтобы всем мозги вправить. Работай, слушай, что тебе говорят – будешь и сыт, и обихожен, и не обидят тебя. Кормили от пуза. Как себе, так и этим стол собирали. Одевали опять же, как своих. Правда, пленники рубахи носить не стали. Одни штаны освоили. У них такие же были. Только из двух штанин по отдельности. А вот заморские, цельные, сейчас лишь увидели. Вначале нос воротили, потом – ничего. Привыкли…

Слав с Анканой за Йоллой присматривают. Та каждый день на пристань бегает. Любимого ждёт. Но старается и по хозяйству работать. Что ни скажут ей старшие делать – слушается. Чего не умеет – учится старательно. Избу молодому воеводе лично Гостомысл повелел одному из первых ставить, и уже готова она. Не просто изба – чуть ли не терем о двух этажах, с клетями-переходами. Мастера и печи сложили, но Йолла там пока жить не хочет – мужа ждёт. Вместе с ним хочет в новый дом войти. Одобрили люди такое. Ещё немного к тугаринке оттаяли их сердца. А потом и вовсе случилось… Пошли девки в лес, орехов пощипать. И Йолла с ними увязалась. С ними – воин один. Для охраны. На всякий случай… Да вдруг из кустов бер [42] , зарычал страшно, вылез на свет белый. Дружинник за меч схватился, только куда там… Топтыгин на задние лапы встал, махнул, и отлетело тело изломанное, кровью обливающееся, в сторону на три сажени. А зверь пасть ощерил, и на лапах же задних на девок попёр… Те как окаменели, смерти неминучей ждут. Уже предков своих встретить на небесах приготовились, да тут… Свистнула стрела одна, вторая, третья… Не успел никто ничего сообразить – а уже из глаз и пасти серого гиганта целая щетина жуткого вида торчит. Словно ежа его Йолла из лука дружинника утыкала. Рявкнул зверь напоследок задушенно, да грохнулся оземь замертво… Тогда только девки в себя пришли, завопили так, что им на выручку из града все мужики ломанулись, и пленники меднолобые с ними заодно, топоры похватали, дубины, и на крики… Потом долго дивились на диво невиданное. Головами качали. Затылки чесали. Брячислав такое дело посмотрел задумчиво. На лук глянул. На деву-тугаринку. Повелел мишени поставить на поле чистом. Тут то Йолла и показала, что не зря в поход с мужчинами наравне пошла: весь колчан в око бычье уложила. Правда, лук ей послабже пришлось взять. Не мужчина, всё же. Но на две сотни шагов тул [43] опустошила без промаха… Словом, стали к ней относится с уважением, да и Храбру позавидовали – по себе жену взял! Тоже воина… Ну а там и двулодник из похода явился. Исполнил молодой воевода повеление княжеское – привёз таки лошадей сотню. Сколько трудов это стоило – не говорил. Но лошади все здоровы, жаждой не измучены, не особо и отощали за дорогу длинную. Выгрузили их на пристань, в поле отогнали. Не сказать, что все одной породы, зато вот теперь отряды дозорные на лошадях куда как быстрей передвигаются, да и устают люди меньше. И площадь успевают осмотреть гораздо большую! Да разведать заодно. Правда, меднолобые пленники коней испугались едва ли не до смерти! Перед ними ниц падают, головы руками прикрывают, словно молятся им. Тому князья рады. Значит, коли опять нападут по весне – глядишь, испугаются конных то… И растёт град быстро, словно на глазах. Поля стали распахиваться новые. Мяса наготовили полные погреба, насушили, навялили. Да ещё и стадо туров небольшое загнали в долинку, и там и держать стали. Решили попробовать, удастся ли их приучить к людям? А молодых туров, что наловили, так и держали в окрестностях города. Как те траву под ногами съедят – переносят ограду на новое место. Долго ли с полсотни столбов в землю вбить? Звери ещё маленькие, силёнок родительских не имеют. Вывернуть забор сил не хватает. Вот и пасутся там, где им участок выделен. К человеку привыкают. А там и осень подошла. Лист желтеть начал. Дожди зарядили, правда, нечастые. Но ночами похолодало. Тур дикий стал откочёвывать. Пленники затосковали, посему князья посовещались и решили их отпустить на волю. Всё – равно зима близится, столько работы, как по первому времени было, не станет. Зачем их зря кормить? Собрали всех вместе, вывели в поле. Пленники заволновались, стали переглядываться. Заподозрили плохое… Только ошиблись. В поле том кузнецы цепи ножные сбивали споро, потом вели по очереди бывшего пленника к телегам, чуть поодаль стоящим. Там каждому давали одёжу новую, шерстяную, благо шерсти турьей, на деревьях клоками висящей, набрали невиданное количество, целые амбары забили, и под навесы сложили не меньше. Затем по новым сапогам дарили, и самое главное – нож давали железный, и топор плотницкий. Затем прощались, благодарили, напоследок – котомку с караваем хлеба большим, да мясом валеным, поясняли жестами – всё, мил человек. Иди, куда глаза глядят. За работу тебе уплачено. Но коли опять с худом придёшь – не обессудь. Ненавязчиво указывали на овраг, в коем тела погибших сожгли по славянскому обычаю, уважение оказали. Те сообразили, наконец, что худого им не будет. Ждали терпеливо, пока всех раскуют. Потом по своему благодарили – ведь из небесного железа им орудия дадены! Прочные, гибкие, сноса вовек не знающие. Воистину щедро им бледные пришельцы заплатили. Пытались меднолобые говорить чего-то, жесты непонятные делали, да… Так и не поняли друг друга. Словом, как призраки растаяли отпущенные среди деревьев, а у мужей славянских и на душе легче стало. Вроде и смирные пленники, да всё-равно, подвоха ждёшь. А теперь лишь свои славяне в граде новом, и сделано немало. Даже очень не мало! Все люди в избах живут, широко поставленных, привольно раскинувшихся. Дворы добротные, с постройками всеми хозяйственными. Там же и баня среди амбаров-конюшен притулилась. Как же человеку без исконной утехи быть? И не только утеха – первый лекарь для тела баня славянская! Вознеслись на валах и стены новые, из дуба толстого, высокие, с башнями боевыми. Каменные станут ставить, когда народа прибавиться. По новым границам. А пока и дуб пойдёт. Да ещё вознёсся на холме Храм Святовидов. Пока – невелик. Но смотрит уже идол на все четыре стороны мудрыми глазами. При храме школа будет, и лекарня. Ещё – не знает Брячислав, как ему назвать это: жрецы там всякие механизмы мастерят, травы-коренья испытывают на скотине ненужной, бесполезной – мышах-леммингах, лисах, птицах, зайцах. Проверяют руды найденные. Словом, делом безусловно полезным и нужным заняты. А вот как назвать - князь не знает… У подножья холма – терем княжеский, на две половины разгороженный. В одной Гостомысл живёт со своей Эпикой-женой. Та уже на сносях, тяжела. Призналась мужу о радости великой. Во второй половине – сам Брячислав, холост пока. И когда себе невесту найдёт, супружницу – одним Богам ведомо… Так что в зиму славянский град вступает уверенно. Спокойны люди за будущее: амбары полны, зерна в достатке, одёжа добрая имеется, и скотина так же. Кормов скоту наготовлено с избытком. И овощей полно, и яблок диких с грушами немеряно набрано. Грибов насушено, засолено. Ягод замочено. Так что теперь ждать весны и дальше строиться, осваивать земли здешние. Планы великие в жизнь претворять. По весне вновь караван в родные края послать, снова людей привезти на поселение. Послать видоков [44] чертежи земель окрестных рисовать, искать полезное в землях. Будут ставить домницы, железо плавить, а ещё хочет князь построить корабль великий, по образцу получившегося нечаянно двулодника. Лес уже лучший отобран, сушится, уложен аккуратными штабелями. Ну, да посмотрят, что из этого выйдет. А пока… На счастье брата, если откровенно, тяжко смотреть. Тот милуется со своей Эпикой, надышаться не может, особенно, после вести радостной. А князю тяжело. Уже столько времени без женщины… Теперь же, когда медные откочевали невесть куда за стадами турьими, полюбилось Брячиславу оседлавши коня, вдоль Озера ездить, пока снега не выпали. Оно на душе спокойней становится и легче. Зверь вокруг сейчас сытый, нагулял запасы жира под густой шкурой. Спокойный. Конь добрый. Так чего не побродить по лесам золотым от осенней листвы? Поразмышлять в тишине и спокойствии над будущим? Град – как махина отлаженная. Всё само собой делается. Спокойно, без суеты. Всяк знает, чем ему заниматься. Есть свои работы, домашние. Есть и общинные. Так что без дела никто не болтается. Можно и князю от трудов непрестанных роздых дать себе. А коли нет жёнки горячей – что может быть лучше такой вот прогулки по лесам осенним, Озёра Великие окружающим? Вот и едет всадник спокойным шагом вдоль берега, там на птичье гнездо полюбуется. Тут – зверя спугнёт водяного, прыгнет выдра в волны спокойные, хвостом ударит, закрутится вода в воронке. А бывало, что лежит зверь спокойно на спине, держит рыбину в лапах передних, да грызёт неспешно. А как увидит человека невиданного, на коне восседающего, даже чуть приподнимется, любопытством обуянный. А Брячиславу смешно. Настолько уморительная мордочка у зверя, даже улыбается воин. Здесь ведь его никто не видит, и можно побыть иногда на краткий миг обычным человеком со своими радостями и горестями… Так и ехал князь неспешно уже три дня, отдыхом наслаждаючись, пока не услышал плач горький, безутешный. Рыдает кто-то. Безнадёжно так. Отчаявшись. Удивился славянин, любопытство одолело. Направил коня на голос. Ведь всадник по лесу без шума едет. Тонет звук копыт в почве лесной, мягкой, да ещё толстым слоем листвы палой покрытой. Ветки конь раздвигает, те на место возвращаются, как проедет человек. Не ломает их… Словом, раздвинул конь орешник грудью и выехал князь на полянку крохотную. Там – родничок бьёт небольшой. А посередине прогалины свалены в кучу несколько мешков – не мешков, котомок – не котомок. Кули какие-то квадратные, тощие. Иголками сосновыми вышитые. И вот на них сидит девица с ногой распухшей, роду племени медного. На голове – повязка узкая, через лоб пущенная, вышитая бисером [45] . Волосы цвета воронового крыла в две косы длинные заплетены. Платье на ней кожи тонкой. Тоже с узорами. Рядом - нож каменный лежит, да лук охотничий с десятком стрел. Ещё – шкура турья. Тоже выделана, но с мехом. Вроде одеяла. На ногах… Тут Брячислав и замер: на одной ноге что-то вроде лаптя кожаного. А вот вторая – вся синяя, с багровыми пятнами. Да и вывернута безобразно. И вот девица эта и плачет безутешно… Увидала всадника невиданного, схватилась за лук, натянуть пытается, только руки дрожат, стрелу ухватить не может. Тут Брячислав с коня спрыгнул, ногой у ней оружие выбил. Меднокожая за нож хватается, но славянин каменное лезвие двумя пальцами взял, и хрупнул кремень под его рукой жалобно. На половинки развалился. Замерла девка, глаза прикрыла. Дрожит мелко-мелко. Князь по сторонам огляделся – не засада ли? Но не слышно никого и не видно. И следов свежих не видать. Присел на корточки перед девой, бережно ножку взял за пятку, осмотрел внимательно. Ясно всё стало. Сломала девица ногу свою. Видел такое Брячислав не раз. Воин, всё же… А свои соплеменники, видать, её оставили, чтобы не держала Род, который на кочёвку уходил. Дали припас какой-никакой, а дальше – прости. Или сама с голоду помрёшь, или зверь лесной сжалиться, мученья твои прервёт. Суровый, видать, у медных закон. Жестокий… Поднялся Брячислав на ноги. Снова осмотрелся. Сумки-конверты уже пустые. Видать, не первый день девица эта здесь сидит. А почему нога стала такой тоже ясно – за водой ползала, кости поломанные шевелила. Вот и… Смотрит на неё князь, думает, что делать… Лицо у неё тонкое, правильное. Красива на удивление дева. Совсем как у славянского языка девицы, только кожа темнее. Оставить её, как племя решило? Только не привыкли славяне человека в беде бросать! И что же делать то? Взял её одеяло меховое, скатал в подушку. Привязал к седлу. Потом котомки девичьи вышитые в кучу собрал. Из седельной сумы вытащил скатку полотна узкого, коим раны бинтуют, повязки накладывают. Ножом засапожным махнул, ветку срубил в руку толщиной. Примерился, отрубил от той, сколь надобно. Затем вдоль на две части расколол. Снова на корточки присел, примерился, опять за ногу осторожно ухватился, а девица молчит, но уже глаза закатывать начала от испуга. Ладно. Приложил одну часть ветки к внутренней стороне голени, вторую – к другой. Подходит. Верно угадал. Взял рулон ткани, бережно бинтовать начал. Первый слой сделал, чтобы кожу уберечь, дева, похоже, догадываться начала, что бледнокожий задумал. Немного успокоилась. Чуть ровнее дышать начала. А Брячислав, тем временем, палки прибинтовал плотно. Чтобы не тревожила девица свой перелом. Ноге сейчас покой нужен, дабы кость срослась, а разве это возможно, когда такое делается? Поднялся на ноги, вернулся к коню, снова в сумки перемётные полез. Достал оттуда каравай хлеба, мяса сушёного кусок, протянул меднокожей. Та чиниться не стала. А может, оголодать уже успела не на шутку. Сумки то её тощие, пустые. Сходил к роднику, воды принёс в туеске. Напоил. Поела, попила. Заёрзала, на мужчину глядючи. Алеть щёки начали, ну куда уж больше то? И так кожа красная. Понял князь – стесняется его. А дело делать нужно. Усмехнулся, взял коня под уздцы, отошёл в сторону, уздечку за ветку завязал, сам за кусты зашёл. Ждёт. Долго ждал. Потом вышел. Девка сидит спокойно. Не боится. То ли не сильничают меднолобые своих, то ли просто не думает об этом. Но лицо спокойное. Смотрит на мужчину уже с любопытством. Повязку трогает, дивится невиданной ткани.

42

медведь

43

колчан

44

здесь – разведчиков (старославянс.)

45

общепринятый среди племён Америки знак незамужней девушки

– Ну что с тобой делать то?

Молвил князь, а у самого вдруг сердце ёкнуло – улыбнулась девица слабо-слабо, но личико её вдруг таким стало… И сразу словно теплом повеяло, душу лаской окатило… И уже не думая ни о чём другом, наклонился Брячислав, подхватил её на руки. Забилась было дева, царапаться стала, да князь её к коню понёс, усадил на подушку меховую. Конь всхрапнул, ушами дёрнул, и замерла красавица. А князь ей пальцем шутливо погрозил, вернулся к тому месту, где она прежде сидела, сгрёб все сумки - конверты, и на коня навьючил. Сам в седло запрыгнул, тронул жеребца. Обратно. Девица вновь задрожала, да на её страх славянин внимания боле не обращал. И правильно, вскоре та затихла, успокоилась. Даже чуть прижалась спиной к груди воина. А раз князь ей руку на талию тонкую положил, когда конь по оврагу взбирался, так даже вздохнула благодарно… Долго ли коротко, но вернулись в родные места. По пути спали на одной шкуре, другой укрывались, ночами друг дружку грели холодными. Пришёл час - из кустов волкодав громадный вымахнул, зубы ощерил, зарычал, дева в своего спасителя вцепилась, закричала жалобно. Прикрикнул Брячислав на пса, тот утих. Рядом побежал. А тут и дорога в лесу прорубленная открылась. Едет князь, а дева сидит уже спокойно. Не царапается, не кричит. Словно в привычку ей всё. Проехали по граду, во двор терема въехали. Князь поводья конюшим бросил, повелел позвать Путяту-жреца, да баню топить, ну и жёнок кого. Сам деву лесную на руки принял, в горницу поднялся. Той любопытно. Смотрит по сторонам, но молчит. И спокойна – на диво просто. Не шарахается, не кричит. Внёс в опочивальню, на ложе уложил, мехами драгоценными устеленными. А там и жрец явился, и жёнки две дружинников. Путята повязку, князем наложенную, снял, головой покачал, на распухшую лодыжку глядя. Начал прощупывать осторожно. Девица губу прикусила. Раз не выдержала, вскрикнула от боли…

– Кость в двух местах сломана, княже. Да ещё она её разбередила. Словом, плохо дело.

– Что, ходить боле не сможет?

Жрец рукой махнул:

– С чего бы вдруг? Сможет! Но прихрамывать немного будет.

Облегчённо вздохнул Брячислав, а жрец на девушку внимательно смотрит, на узоры, что по её платью вышиты.

– Видел я такие знаки, княже.

– Я тоже.

– И где ж ты такую красу лесную выискал?

Полюбопытствовал.

– На грядке выросла.

Буркнул Брячислав. Жрец улыбнулся:

– Надо себе такую поискать будет…

Ушёл жрец, а князь велел жёнкам девушку помыть, благо баня подоспела. Те кивнули, Брячислав тростиночку на руки подхватил, а она приникла к нему так доверчиво, голову на грудь положила. Жёнки даже руками от умиления всплеснули. Сам понёс. И кажется ему, что всегда деву лесную так и носил. Прежде когда то. Настолько всё… Знакомо, что ли… Или просто нечто забытое вспоминается… Да и у неё, похоже, такие же ощущения… Потом ждал, пока её отмоют. Там, правда, без драки не обошлось, ну да славянки – девки крепкие. Как меднокожая не царапалась – отмыли, отскребли, и кожа даже светлее стала. Чуть-чуть, правда. Натянули на неё рубаху белую. Позвали князя – забирай своё чудо лесное. Та на лавке сидит, смотрит злобно на женщин, едва не шипит, как змей подколодный. Но Брячислава увидела, сразу отошла, успокоилась. Он её опять на руках наверх отнёс, вновь на ложе уложил, полостью медвежьей прикрыл. А тут уже и Гостомысл с Эпикой, и Путята вернулся с белой глиной. Первым любопытно, кого там брат и деверь в лесу нашёл. А жрец лечить явился. Ногу надо обездвижить, а перед тем косточки сложить. Пока жрец свою глину особую мешал в ведёрке крохотном, деву напоили отваром маковым. Она и глаза закрыла. Слегла. Сняли лубки временные, что князь наложил, жрец свои стал накладывать. Но прежде на ощупь кости правил. Потому и усыпили меднокожую, чтобы больно не было. И воин сильный, бывало, криком кричит от такого… Но сложили. Путята глину наложил, устроил на ложе князь девицу поудобней. Двери закрыл в опочивальню, в горницу вышел. Брат глянул на него, Эпика, вздохнули, пошли на свою половину.

– Эй, вы чего?

Опешил Брячислав. А брат смеётся:

– Когда у человека такое лицо – разговаривать с ним бесполезно.

Сообразил старший, о чём ему тот говорит, смущённо улыбнулся:

– Что, так заметно?

Эпика кивнула. Тогда Брячислав облегчённо вздохнул:

– И ничего больше не скажете?

Но ему только рукой махнули в ответ…

Глава 17.

Вот и зима пала белым покровом. Отдыхает земля, к лету готовится, силу копит, чтобы по весне дружно всходы поднялись,

леса вновь зазеленели, и трава сочная, скотине на радость, поднялась. И люди отдыхают. Как наступит весна да лето – не до того будет. Сутками в поле. Все. А поскольку град новый особый, то и уклад там жизненный по новому устроен. Прежде всего – кроме хозяйства ещё и воинские науки. Как издавна заведено – бои кулачные на рву замёрзшем. Девы иннуитские поначалу пугались, как мужчины их, сойдясь стенка на стенку, кулаками машут, друг дружку метеля без жалости. Всё старались дознаться, из-за чего мужья, как седьмой день месяца настаёт, так драки устраивают. Потом сообразили – уж явно не для того, чтобы обиды выместить друг на друге, да и объяснили им славянки приезжие, благо первые жёны уже на языке новом говорили прилично, что наука это такая. Приучает воинов к порядку, дисциплине, плечо друга в строю чувствовать. Законы честные соблюдать: лежачего не бить, ниже пояса подлые удары не наносить, да много чего ещё в запрете на таких стычках. Ведь не драка это пьяная, а именно – бой. Едва ли не с большой буквы. А поначалу пугались девки, ой, как боялись. Дальше – больше. Что славянки, что иннуитки язык общий нашли, хотя поначалу косились друг на дружку. Наши – что иноплеменницы неумёхи. Ни урожай собрать толком, ни еду нормальную приготовить. Ни рубаху правильно сшить. Нет, иголкой то чудинки работать умеют на диво. Да как сядут шить – так вместо поневы кухлянка получается. А вместо штанов - вообще не пойми что. А северянки диву даются, как это можно снег один от другого не отличить [46] , от холода страдать, да ещё и, не дай Боги, от голода помереть, когда изобилие вокруг такое. Рыба в Озере не переводится. Бей себе лунки, да лови. Каждая, почитай, утром на лёд выскочит, дырку пешней пробьёт, постоит минут пятнадцать – двадцать, и, глядишь, тащит рыбину с себя величиной. Но всё же договорились. Что между собой враждовать? Ведь теперь одного рода-племени – Новоземельские славы. Осталось где-то там деление на Рода да племена. В прошлом, уже таким далёком кажущемся. Новый народ рождается на новом месте. Пришли сюда росавичи и кривичи, припятичи и лютичи, славы и русы. Название разные у родов, да племя единое, славянское. Язык один, порядки одни, обычаи. Так чего делится? Есть и другие народы: Брендан-ирландец, Йолла-тугаринка, Эпика-гречанка, да Кими-гуронка. Так жену князя старшего молодую зовут. Тайна, на славянский говор если перевести. Поначалу то подивились, кого вдруг Брячислав себе в жёны выбрал, привёз же из лесу себе чудо невиданное. Да в такие дела чужому заказано нос свой длинный совать. Потом удивлялись, когда князь её собственноручно на руках из дома выносил, в меха укутанную, усаживал в саночки, полостью медвежьей накрывал, да вёз по граду, выгуливал. Кумушки быстро донесли, что хотя и калеченая девица, да красы неописуемой. Жалели даже. Брячислав же на свою супругу надышаться не мог, сам ухаживал, кормил, на руках всегда носил, даже в отхожее место. Посмеивались люди. Ведь толком то и не видел никто девицу. Коли на улицу выходит пара, так меднокожая в меха закутана так, что лишь глаза карие блестят из-под волоса. Дивились на картины невиданные, кое-кто и завидовал. По-хорошему, естественно. По плохому - не принято среди славян. По зиме же и свадебки новые сыграли – все десять сирот замуж в мгновенье ока выскочили. Одна за бывшего монаха вышла, а тот теперь со жрецами опытами занимается. Да механику, как по-гречески наука сия обзывается, делает вместе с кузнецами. Сделали махину тягловую из железа. Тяжёлая получилась, конечно, но мощная. Шестерней зубчатых добавили. Валов. Вместо людей теперь колесо толкать бычки будут. Или лошади. Поначалу так думали. Да измыслили жрецы новое диво, оказывается: там, где рудник заложен, ручей быстрый течёт. Решили на нём колесо водяное поставить, многими допрежь и невиданное. Готовили под него детали, тесали из дерева, опять же, вал специальный, на которое колесо приводное насадят, ковали. Ещё и ещё раз вымеряли детали будущей лодьи двухкорпусной. Убедились разумники, что на чудо случайно наткнулись, улучшить пытались, чтобы потом, по теплу, сразу строить и на воду спустить. Как лютень [47] отшумит метелями, падёт на землю праздник Масленицы [48] , так и заложат корабль невиданный. Ну да до того дня дожить надо. Но жили весело, трудясь дружно, и не бедствуя. А на Коляду снова чуду дивились – вместе с нашими славянскими девками да парнями по дворам и прочие родовичи ходили. Сам Брендан частушки пел, Эпика голосом высоким колядки выводила, да ещё одна ей подтягивала, под личиной расписной укрытая, отплясывала лихо. Ну и прочие ряженые тоже. Знак Ярилов несущие, на гудках славянских, да барабанах иннуитских играющие. Прижился как то круглый бубен среди народа. Понравился. Лишь когда колядки делить стали, по дворам собранные, тогда увидели, что девица незнакомая под личиной крашеной - жена князя старшего. Да и он сам рядышком, медведем обряженный. Изумила дева всех не на шутку, а потом и вовсе… Вынес князь блюдо невиданное – круглые диски цвета непонятного. Каждый сам разбивал колотушкой деревянной, народ угощал. С опаской поначалу брали, да потом за уши не оттащить было. И не мёд, а сладко! В сбитень кидали, распуская в воде горячей – понравилось. Поведал Брячислав, что супружница его научила сие яство готовить из сока кленового. Собирали его по осени, пока лист держался. Знаками его упросила дева. Едва голову не сломал, пока сообразил, что ей нужно. Потом во дворе в тайне на костре выпаривали, чтобы загустел в миске вылитой. Словом, новая радость людям. Пояснил князь, и что тогда меднолобые на второй раз оставили – называлось то пеммикан. Мясо вяленое, после чего его в жире долго варят, прессованное между досками, орехи лесные тёртые, ягоды сушёные проложены. Сверху так же жиром залито всё турьим. Хранится сие в шкуру промасленную завёрнутую, и готовить его не надо, так едят. Зато сытно до невозможности, кусочек крохотный сил больше сала даёт раза в четыре, а то и в пять. И болезни не вызывает, поскольку в нём всё нужное для человека есть. Ну, а чтобы оскомину не набивал, да не приедался, можно вкусы разные делать. Да и мясо разное брать. Порадовались и этому рецепту – ведь можно теперь на лодьи запас еды по весу меньше брать в несколько раз! А освободившееся место - под грузы полезные! Кими показала, как готовить пеммикан нужно. Попробовали – получилось не хуже. Да наши девки сразу мудрить начали – капусту сушёную, репу такую же добавлять начали. А что – съедобно ведь! Нарядили горожане готовить запасы – как лёд в море стает, вновь лодьи поплывут в родные земли. Туда – меха невиданные, сведения о новом знании, травы пользительные. Оттуда – вновь людей. Народ здесь, как воздух нужен… После дня Морозова [49] снова крик новорожденного раздался. Родила жёнка одного из прибывших, уже беременной сюда приплывшей, а потом и пошло, поехало: что не седьмица – прибавление в граде. Да и не одно. Иннуитки, так те вообще – в неделю все шесть десятков разродились. Бабы с ног сбились, роды принимаючи. А князья не нарадуются – прирастает град жителями! А Анкана у Слава уже и второго ждёт, расцвела на диво… Так, в хлопотах и работах, вторая зима пролетела, снег стаял, да его почти и не было в этом году. Заложили двулодник, и к началу разноцвета уже тот на водах озёрных качался, пробные плавания совершал. Громадина! Но парусу и рулю послушный на диво, и на волне устойчивый! А вместимостью – как три набойные лодьи сразу! Порадовались, опять же! Он теперь во главе флота славянского пойдёт домой. Поведёт лодьи в Славянские земли, назад грузы нужные повезёт… Собирали князья людей, чтобы домой отправить за новыми поселенцами, снаряжали корабли по новой. Зимовку те перенесли на диво хорошо, да и то сказать – тёплая была на диво, быстро прошла. И поля новые успели распахать, в четверо больше прежних! И посеять так же. Когда меднолобые назад к озерам придут, уже поднимется море пшеничное и ржаное. Правда, переживают князья, что вновь воевать придётся. Но надеются на лучшее – пленников отпустили восвояси? Отпустили! Толмач у них теперь имеется, чтобы речи вести – Кими-гуронка. Она уже бойко на славянском языке разговаривает. Нравом добра, улыбчива – всем по сердцу пришлась. Скотина приплод дала обильный – жеребята, бычки да коровки, овцы ягнятся, птица домашняя плодится сказочно, да то, что здесь нашли - туры дикие подрастают, уже не дичатся, к человеку привыкли. Слушаются. Чуд лесной щипаться перестал. Только фырчит недовольно, когда к нему в загон входят, зато зерно трескает, лишь шум стоит! Один бычок за Славом, как собачка бегает, послушен на диво. Вымахал уже здоровый, а к славянину прикипел! Тот между делом ради шутки сбрую придумал, оседлал чудовище здоровое, и как на лошади на нём разъезжает. Брячислав увидел – долго подбородок чесал задумчиво. Знать, опять что-то задумал… Огороды зеленеют, поля колосом наливаются, тур явился. Значит, и меднолобые тоже прикочевали. Ждали долго – оружные вновь ходили. Но тихо на этот раз. Воевать не стали. Снова радость, и надежда на лучшее. Ещё ушёл караван в земли родные, с подарками невиданными, Храбр его повёл, вновь оставил молодую супругу тосковать одну… Ну не тащить её через моря с пузиком? Кими цветёт, животик уже большой, тоже скоро, со дня на день родит. Брячислав ходит довольный, в усы улыбается. Так и Грозник [50] прошёл. Озимые опять поспели рано. Собрали урожай ещё больше прежнего. Ну, да тут и поля больше гораздо, чем в первый раз распахали, да и земля, похоже, к злаку новому привыкла. Волос турий по лесу люди собирают, промывают и расчёсывают: будет чем зимой жёнам славянским заниматься… Грибы, ягоды собирают, рыбу в озере ловят, вялят и солят. Благо до океана пробежаться, воду морскую выпарить нетрудно… Так и в этот раз послали лодью на добычу, ждут, когда вернётся. Рудники работают. Новые места уже разведали. Эх, людей бы побольше, вздыхают князья… Словом, мир и спокойствие, словно Ирий с небес на землю сошёл… Даже не по себе как то становится. Словно чует князь Брячислав, что если где-то на свете так хорошо, то в другом – напротив, нечто страшное надвигается. И – словно в воду смотрел Вещий, как его уже за глаза называть начали, в отличие от брата – к тому прозвище Ухватистый прилипло. За то что всякое дело в руках словно горит… Пришли вести с первыми с рудников северных. Явились лодьи с грузом, а на них – посол. Старый знакомец. Старик-оленевод с Зелёной Земли. А поскольку теперь у славян теперь переводчиков шесть десятков народу, то и переговоры куда как легче прошли. Тот прибыл с предложением – хотят иннуиты торговать с народом добрых чучунаа, гигантов стальных. Предлагают зуб рыбий драгоценный, меха зверя морского, плёнку непромокаемую из кишок того же зверя, девок молодых, и слёзы Солнца. Про последнее, правда, сначала не поняли, потом уже, когда иннуит на стол груду самородков золотых высыпал, сообразили… О чём речь идёт. Взамен просит старик наконечники для стрел, ножи, топоры, котлы, да верёвки из шерсти тура лесного. Ибо те куда как прочнее и легче кожаных. Вся рухлядь, естественно, из стали. Готов платить чем угодно, но нужно много, поскольку дедок не только от лица оленеводов-иннуитов приехал, но и как представитель народа соседнего, что живёт через пролив малый, который зимой замерзает, на другом материке. И народ тот прозывается луораветланы, и довольно велик для тех мест. Не одну тысячу воинов насчитывает. До того, как чучунаа пришли, иннуитов тоже много было, только поубавили. Луораны, как сразу их сократили, на такое дело посмотрели, с шаманами посоветовались на большом сходе, и порешили войны не начинать. Особливо, когда с ножами познакомились. Зато, поскольку головы у них не только горячие, но и умные, решили себе новые пастбища отвоевать для своих оленей. А поскольку большими ножами, как у чучунаа, пользоваться не получилось, за неимением, то постановили переоснастить более привычное оружие – луки со стрелами, да копья. Ну а топоры и котлы – для хозяйства. Князья со жрецами долго совещались, взвешивали все «за» и «против», потом всё же решились: секрета стали всё-равно не вызнать этим новоявленым луораветланам [51] . Так что порадовали старика доброй вестью. Отобрали товары нужные, благо всё славянам требуется, что дедушка привёз, и девок попросили побольше. Но только самых страшных, каких найдут у себя в племени. Дали ему образцы товаров, что готовы на торговлю давать, отправили обратно со следующим караваном, за рудой идущим. Оттуда старик сам доберётся. Тот обрадовался удаче, долго благодарил, потом убыл, обещал по первому снегу явиться за добром. Благо цены согласовали сразу. Чтобы потом шума да ссор не было. Уехал иннуит, а народ затылки чешет – это что за ещё одна земля такая объявилась?! Чей мир? Кому принадлежит? Решили получше разузнать, когда гости торговые приедут. А дружинники холостые, коих ещё больше полутора сотен насчитывается, радуются – скоро невесты приедут! Уж больно иннуитки им по нраву пришлись: и добрые, и ласковые, и послушные, а главное - работящие. И личики у них симпатичные, глаз радуют. Те, что первые появились, уже совсем своими стали, и молвой, и одеждой, и ухватками. Так что народ ждёт, да ещё с нетерпением. Ну а пока князья себе нервы жгут, думу думают. А ближе к осени, когда опять уже караван с родной земли прибыть должен был, новое лихо случилось. Из лесу выбежал мальчишка меднокожий, весь в крови, от собак убегающий, кои своё дело делали, охрану угодья несли. Но не псы-волкодавы того мальца подрали – а злые люди. Ослабли рода, из которых Кими, жена Брячислава, родом была. И пришли с юга другие племена, напали на стойбища родовые, стали мужчин убивать, женщин мучать да сильничать [52] , отбирать еду заготовленную на зиму, да прочее имущество. Почти всех под корень свели. Осталось гуронов может двести человек, может – и того менее. Война то началась ещё прошлой осенью, когда оставшиеся пришли на родовые пастбища, где туры кочевые зимовали. Много там племён собирается, но вот принят там закон особый, всеми племенами Лесов и Равнин одобренный, в честь чего особые пояса-вампумы соткали и раздали по вождям племён. Какое племя идёт по осени в тёплые края – показывает всем свой пояс. Он у них что-то вроде значка жреческого, или охранного. Значит, с миром идём. А у этого племени пояс сей украли под покровом ночи. И не пустили их прочие племена на зимовку. Кое-как гуроны всё-таки зиму пережили, пошли обратно по теплу. А вороги – за ними… Вот и осталось от народа могучего и великого всего лишь горстка… Переводит Кими несвязную речь, а у самой губы трясутся. Хоть и оставило её племя по осени в лесу, согласно обычаю, а всё же кровь – не водица. Не разбавишь… Обнял её муж, прижал к себе бережно, по голове погладил ласково. Успокоил свою ладушку. Не колеблясь, отдал распоряжение – мальчишку перевязать, да в лагерь выживших отправить. Пусть гуроны идут к граду. Их не тронут, коли вредить не станут. С едой помогут. Жильё поставить тоже. Зиму переживёт племя под защитой гигантов. А коли сунуться чужаки к поселению славянскому… И меч на боку погладил многозначительно. Кими засияла, залопотала по своему. Мальчуган, а лет ему не более восьми-девяти, головой кивает. Понял всё. Передаст обязательно. Знал бы князь, что его ждёт, когда мир заключать будут…

46

в северных языках снег обозначается 46(!) словами, причём каждое - совершенно разный снег

47

февраль

48

23 апреля

49

1 января

50

июль

51

речь идёт о чукчах. Луораветлан – самоназвание народа

52

насиловать (старославянс.)

Жрецы паренька осмотрели, раны перевязали, постановили – доберётся. Это со стороны страшно смотреть, а так - отделался отрок царапинами. С мальчуганом отправили десяток конных. И посланца вести доброй тоже усадили за спину одного из воинов. Поехали окольчуженные, в полной броне. Самых сильных коней взяли, самых злых. Потом рассказывали: когда из кустов выехали, всё племя на колени повалилось, головы прикрыло, своему Богу молиться начали. Да парнишка спас положение – вскочил на седло и звонким голосом речь говорить начал, поведал, что ему супруга Брячиславова передать велела, волю мужа своего. Очнулись меднокожие от страха неописуемого, забегали, собирать свои шатры начали кожаные начали торопливо. А парнишка с двумя воинами переговорил, что с топорами железными за поясами были, знать из пленников прошлогодних, и показывает, что, мол, что-то там, поблизости. Один из мужчин тех подошёл, на славянской, правда, ломаной речи молвил: «враги». «Много». «Там». Рукой указал. Знать, кой чего выучил за лето работы. Конные воины быстро вперёд прошли, приготовились к сече. Да не рискнули лиходеи из леса высунуться из-за коней, никогда ими не виденных. Потому меднолобые быстро лагерь свернули, да вперёд побежали с места прежней стоянки. Воины и мальчишка дорогу показывают, в середине женщины волокуши с добром тащат, и дети с ними. С десяток стариков покрепче, да подростков столько же, племя с боков охраняют. Ну а славяне железнобокие – тыл стерегут. Потом один вперёд проскакал, чтобы собак от спасаемых отвести. Не ровен час… Добрались до града без потерь. Только парень тот, гонец, поскольку пораненый всё же прежде был, сомлел. Пришлось его опять на коня посадить, да так и привезти. Меднокожих уже встречали. Выделили им место под шатры, на краю града, возле воды. Так спокойнее. Поделились едой. Кто ранен был, помощь оказали. Дали псам, да волкам обнюхать, объяснили, что свои. Не трогайте. Ну а зверь что? Он умный. Иному человеку таким бы головастым быть. Поняли и те, и другие. Тем паче, что у нескольких сук, что привезли, уже потомство народилось. Лобастое, с мощными челюстями, в папаш-волков… Чужинцы-лиходеи было сунулись из лесу толпой, да когда из ворот града выехала конная сотня, и вслед железная стена выстроилась, копьями да секирами ощетинившаяся – дали дёру, только пятки сверкали. Ну и, похоже, ушли после этого восвояси. Ибо уже и тур дикий тронулся с места в тёплые края. К князю пришли два старика от племени, поклонились, поблагодарили. Клятву принесли мира. Потом непонятную трубку достали, набили чашки на конце сушёной травой, той самой коричнево-жёлтой, уголёк попросили. Подожгли. Дымок пошёл ароматный, но едкий. Каждый из стариков тот дым вдохнул по разу, князю трубку протянули. Кими в бок толкнула – делай так же. Вдохнул князь… Каким чудом удержался, чтобы не раскашляться – непонятно. Глаза на лоб полезли, слёзы из глаз, горло, словно песком продрало. Вернул трубу ту с поклоном чадящую. Старики довольны остались. По бёдрам себя пару раз хлопнули. Одобрение выказали. Поклонились, ушли. А Брячислав сидит, сам чуть ли не зелёный. Нутро мутит, голова кружится. Хорошо, что супруга сразу окна распахнула, да помогла ему к воздуху подойти. Отдышался князь, в себя пришёл. А Кими поясняет – обычай такой. Трубка Мира называется. Хочешь – не хочешь, а надо. Иначе – война… Через неделю, как и ожидали, караван пришёл из родных мест с поселенцами новыми. Опять две с лишком тысячи. Только вот народ другой прибыл. Не те молодые, да справно снаряжённые, что в первый раз прибыли. И старики были, и старухи, а остальные дети. Мал, мала, меньше. Но одно общее было у всех: глаза, словно у мертвецов. Пустые, бездонные… И речи вели страшные – вышли ромеи из своих каменных стен, начали славян огнём и мечом сечь, не щадят никого. Жгут городки и сёла, в Трёхликую веру обращают калёным железом. Брендан как услышал такое – темнее ночи стал. Сидел на завалинке с женой своей славянской, молчал тяжело. Потом рассказал, что ромеи с его народом раньше творили – как бы не хуже… Снова с юностью столкнулся… Страшной. Лютой. Правда, остановили византийцев. Кровью большой, но остановили. Собрались рода, да наняли ещё помощников из северных диких племён, в лютой сече перемололи силу страшную Проклятого Богами. Мало кто домой ушёл из врагов. Но и славянам досталось. Многие пали. Многие осиротели. Вот жрецы таких и собирали по всем градам, да в новые земли отправляли… Слушает народ градский вести чёрные. У мужчин кулаки сжимаются, у женщин – слёзы на глазах. У всех. Без исключения. Эпика сына малого на руках держит, тетешкает, а у самой губы трясутся от услышанного. Потом поднялась, во всеуслышание отреклась от рода своего прежнего, от племени греческого. Попросила её славянкой считать. И груза мало привезли сюда. Почитай, ничего и не было. Лишь льна нечёсаного, да немного пшеницы на посев. Не знали посланцы, что здесь урожай невиданный, на всех хватит… И меднокожие своих выборных на общий Собор прислали, Кими им переводила негромко услышанное. Те головами качали, но тоже видно – сопереживали услышанному. Гуронка пояснила, что подобной лютости здесь никто не выказывал. Правда, говорят, что где то на Полдень, очень далеко от этих мест, за Великими Равнинами Диких Туров есть племя, что людей вместо мяса ест. Но столь далеко, что такое за сказку считают… Разбирали сирот по семьям, Что детей, что старух со стариками – всех определили. Никого не бросили. Помогли потери близких и родных пережить, обогрели души замёрзшие добротой и лаской. Пожилым – словом добрым, да уважением. Поначалу то тяжело новеньким пришлось, много пугались. Боялись людей меднокожих, зверей невиданных, да чудов лесных. Потом привыкли. Оттаяли. Дело и детям нашлось, и старикам. Молодёжь по лесу бродит, грибы-ягоды, да орехи собирает. Старики – что посильно. Кто ложки режет, да прочие нужные вещи, кто оружие поправляет – перебирает кольчуги поизносившиеся, стрелы насаживает, оперяет. Их много нужно. Никогда в достатке не бывает, сколь не наделай. Старухи с меньшими тетешкаются, собрали грудников да тех, кто ходить ещё не может, в единой большой избе, и бабки за ними ухаживают, а матери на работах общинных не отвлекаются. Прибежит такая, грудь достанет, накормит дитятко. Коли молока у иной не достаёт – товарки помогут. Не жалко. Род один. Племя одно. Чего делить? Нечего…