Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 2
Шрифт:
Он уверен был, что Наташа бы одобрила.
Больше всего ему не хватало сейчас наташиных советов!
А затем позвонил из Царского дядя Павел, тоже узнав, где Миша. Дядя Павел говорил торжественно, что надо срочно спасать трон. Вот, Кирилл для этого ходил сегодня в Думу, истинный центр общественной жизни сейчас. Угроза трону! – и Михаил должен быть готов стать регентом. Но ещё прежде надо постараться спасти трон Государю. И намекал дядя Павел, что скоро Михаил получит, узнает.
О, опять эта тень регентства! Тоска и
И вскоре пришёл молодой человек в штатском и принёс пакет от дяди Павла.
А внутри был – проект Манифеста на пишущей машинке. От имени Государя. Оставлено место для его подписи. А в самом верху: что сей акт, представляемый великими князьями на подпись Его Императорскому Величеству, ими вполне одобрен. И, пониже – подпись дяди Павла. А над ним – подпись Кирилла. А ещё выше оставлено место для Михаила.
Кирилл был рядом, куда ближе дяди Павла, но по обычной неприязни ничем не дал себя знать. Впрочем, и Михаил же его не искал.
А проект Манифеста был составлен вот как хитро: будто Государь давно уже решил ввести широкую конституцию и только ждал дня окончания войны. А правительство, теперь уже бывшее, не хотело ответственности министров перед Отечеством и затягивало проект. А теперь Государь, осеняя себя крестным знамением, устанавливает новый государственный строй и предлагает Председателю Государственной Думы немедленно составить новый кабинет. И возобновить заседания Думы. И безотлагательно собирать Законодательное Собрание.
Хотел дядя Павел скорее мишиной подписи, чтобы лучше убедить Ники – и сейчас же отсылать на подпись ему.
Нельзя было задерживать. И посыльной ждал.
Да что ж, это хорошо! И спасти трон, и не быть регентом.
Михаил быстро подписал.
И подумал, что – нет, вот и Кирилл незлобив: вот и он не отказывался помочь Николаю.
А что новый сразу государственный строй – так теперь в чём-то надо уступить. Трудно определить в чём.
И ушёл посыльной, спрятав пакет во внутренний карман пальто. Одна копия, ещё не подписанная Государем, сейчас пойдёт в Думу для успокоения.
Ушёл, – а Михаил ходил-ходил в своём заточении, одиночестве, под уличную стрельбу – и что-то стал раздумываться: ах, его ли это было дело – подписывать? Его ли дело было мешаться в такие важные советы? Да зачем же ему вмешиваться в эту ужасную политическую суетню? И сразу – копия в Думу?
А с Гатчиной, вот, не было телефона.
Ходил, ходил по комнате мучительно, даже костями пальцев хрустел.
Не знал он, как правильно!
И поэтому лучше всего: позвонить сейчас в Думу, у кого этот пакет, – и пусть его подпись снимут. Ни к чему ему туда мешаться.
И телеграмму бы не посылать.
283
Хотел Соколов со своими солдатскими депутатами пристроиться тут же, при ИК, за занавеской, – нет, будете мешать заседанию Исполнительного Комитета. Вернулись бы в большую комнату № 12, – нет, там не расходился народ – стояли, топтались, галдели, понравилось. Пошли ещё комнату искать. Нашли секретарскую: стол есть, несколько стульев, остальные и постоят, ничего. А курить – везде теперь можно.
Душно, да и распарился! – снял Соколов вовсе пиджак, на спинку стула за собой, в жилетке сел за стол, бумага есть, чернильница, проверил перо, ничего, сейчас накатаем. Рядом посадил товарища Максима – социалист, журналист Кливанский из «Дня», самый нужный тут будет помощник.
А солдаты почти все на ногах остались, стульев нет, среди них и этот вольноопределяющийся Линде – высокий, худой, мешковатая шинель с университетским значком, и взор пылает.
Сейчас накатаем – так-то так, так-то так, а вот сразу и не возьмёшься: как писать? К кому обращаться? Необычность предполагаемого документа вызвала задержку даже у тёртого Соколова.
Немало он составлял за жизнь адвокатских документов – прошений, обжалований, протестов, да и социалистических разных немало. Но сейчас не совсем понимал форму: что оно такое будет? Постановление Совета рабочих депутатов? Воззвание? Обращение к гарнизону?
А пока не на бумаге – так и нет ничего, всё впустую наговорено.
Высказал свои сомнения Кливанскому. Обсуждали, перебирали.
Затоптались солдаты, уже не слишком доверяя, одолеет ли их вожатый всё теперь гладко на бумаге написать?
Вдруг Линде, запрокинув голову, как птица пропускает набранную клювом воду, с полузакрытыми веками произнёс вполголоса, заклиная:
– При-каз!..
По штатскости своей Соколов не воспринял: как может быть приказ? чей приказ?
А тут вошёл увалисто Нахамкис, проверить их. Стал у стены, выше их всех, руки позади. Узнал, в чём затруднение, и сказал:
– Как бывший военный человек поддерживаю: приказ.
Солдатам понравилось, загудели:
– На родзянковский приказ – и наш приказ!
По их понятиям, только Приказ и исполняется, а что это – Обращение? Солдаты привыкли, что к ним обращаются – приказами, верно.
Что ж, неплохо, революционное творчество. Приказ? Но – от кого приказ? Приказы подписывают генералы.
– А у нас подпишет Совет рабочих и солдатских депутатов, – спокойно отпустил Нахамкис.
– А как они пишутся, приказы?
Нахамкис задумался. Его военная служба в якутской местной команде была лет сколько назад, хотя и был он в роте лучший «фрунтовик», и офицер же помог ему из ссылки бежать.