Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 2
Шрифт:
Наступила ночь, но никто в казармах лужских кавалеристов и не думал ложиться спать.
После полуночи ротмистр Воронович решился действовать: построил свою команду и, взяв с неё обещание безпрекословно повиноваться, повёл строем по городу.
Обыватели все забились по квартирам, не высовывались. По главной улице разгуливали толпы солдат в весёло-погромном настроении. Но вид трёхсот вооружённых рослых гвардейцев в образцовом строю, взводные подсчитывали ногу и покрикивали, произвёл на гуляющих солдат огромное впечатление.
Воронович с отрядом достиг вокзала. Здесь он застал форменный содом. Буфет, залы всех трёх классов и даже никогда не открывавшиеся парадные «царские» комнаты были набиты солдатами. Большинство их были – новобранцы артиллерийского дивизиона, с винтовками, отобранными прежде у других кавалеристов. Стояли, сидели, лежали на полу, на стульях, на столах, даже на буфетной стойке. В парадных комнатах оркестр пожарной дружины, окружённый толпой, непрерывно играл фальшивую марсельезу и, окончив, начинал тотчас снова.
От этих звуков по всему вокзалу разливался безсонный праздник.
Тут мотался и солдат-автомобилист в кожаной куртке, оказалось – член «военного комитета». И ответил, может быть от себя самого:
– Мы получили вашу записку, ваше благородие, и очень благодарны. Комитет просит вас вступить, хотя бы на время, в должность начальника гарнизона.
Он сказал, что ждётся в Лугу какой-то важный экстренный поезд из Петрограда с членами Государственной Думы, а тут такой безпорядок. Ротмистр – единственный здесь офицер, и на него надежда.
Воронович задумал, как очистить вокзал. Прежде всего он вывел на платформу оркестр пожарной дружины – и толпа солдат вся устремилась за ним. Тем самым парадные комнаты опустели, были заперты и к дверям приставили часовых.
Теперь ко всем на платформе ротмистр обратился с речью, что сейчас будут готовиться к торжественной встрече, и он просит желающих построиться в порядке, а остальных – отойти в сторону, не мешать.
Все – и оказались желающими. Но старослужащие кавалеристы построились быстро, а новобранцы только пытались: неумело волокли винтовку, тут же выходили из строя, присаживались на платформу, закуривали. Вместо оркестра заиграли гармоньи.
Воронович придумал: стал подавать команды, репетиции встречи, «слушай, на краул!». Вооружённые новобранцы растерялись, они не знали ни одного ружейного приёма. Тогда он начал обучение, вызвал вперёд унтеров, затем и старослужащих солдат, показывать и выполнять приёмы.
Уставшие новобранцы охотно отдавали им свои винтовки и так оказались все разоруженными.
Теперь, когда все винтовки были у кавалеристов, Воронович предложил новобранцам идти домой и ложиться спать.
Они зашумели в протест, что теперь – свобода и новобранцы должны пользоваться теми же правами, что и старослужащие.
Старослужащим это не понравилось, и они попросили у ротмистра дозволения погнать
И в сопровождении патрулей из кавалеристов новобранцы были отправлены.
Тут выяснилось, что поезд из Петрограда отменён. Но хуже смятение: прибыл весь «военный комитет», и председатель его, унтер Заплавский, объявил Вороновичу, что получена телеграмма: сейчас в Лугу прибудет головной эшелон лейб-Бородинского полка, идущего на усмирение Петрограда. Так вот: как остановить бородинцев?
А в эшелоне, по сведениям, было 2000 человек и 8 пулемётов. А во всей Луге вооружённых солдат насчитается 1500, но не собрать на вокзал больше, чем их тут сейчас есть, триста-четыреста лучших. А к пулемётам нет лент. В бригаде, назначаемой во Францию, нет вообще ни одной пушки, ни винтовки, да они и к революции не присоединились, просто бродят. А в артиллерийском дивизионе все пушки учебные, ни одна для стрельбы не годится.
Но одно из орудий и два бездействующих пулемёта, из озорства притащенные артиллеристами, стояли сейчас на платформе.
В эту тревожную ночь, сотрясённый переживаниями вечера, сохранял Воронович ясную голову. Задача была та же: отметно послужить революции. Голова работала. Нужна дерзость и дерзость. К военному комитету автомобилистов пристали, предложили свои услуги ещё два офицера – поручик и прапорщик. С ними и стал Воронович изобретать.
Это притащенное орудие будет их грозной артиллерией, – скорей, вручную, поставить его стволом вдоль подходящего эшелона, наискось.
Кавалеристов укрыли в вокзале и позади него.
Уже виден был ослепительный треугольник белых паровозных огней.
И всегда грозный в ночи, сейчас эшелон вступал особенно грозный, оттого что вёз сокрушительную силу.
Три офицера, разделясь по платформе и накачиваясь отвагой, пошли мимо подошедших вагонов и громким начальническим тоном кричали солдатам не выходить из вагонов, потому что поезд сейчас отправляется дальше.
Если бы бородинцы тут высыпали – то всё бы развалилось, тогда неизвестно, что делать. Но была такая глубокая ночь, к четырём часам, и никто из спящих не проявил намерения вылезать из теплушек.
Эти минуты военный комитет блокировал выход из офицерского вагона, но те тоже спали, не выходили.
Воронович с помощниками вернулись с обега поезда – и теперь уверенно пошли в офицерский вагон, за ними военный комитет.
Часовые у входа и у знамени видели, что входят офицеры, и пропустили безпрекословно.
Военный комитет забил проход. Офицеры нашли командира полка и предъявили ему ультиматум не от себя, но от Государственной Думы: весь 20-тысячный гарнизон Луги примкнул к Петрограду, и всякое сопротивление будет безцельным кровопролитием. Здесь стоят орудия и откроют по эшелону огонь в упор. Предлагается полку сдать оружие. Оно будет возвращено полку во Псков, как только он туда вернётся.