Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 1
Шрифт:
Посоветовался с Милюковым и пошёл стучать к Родзянке.
Литературная комиссия, оживлённо пообсуждав Преображенский полк, опять уткнулась в своё воззвание, бодрей. Надо было сформулировать основную задачу Совета Рабочих Депутатов и основную цель его.
Скоро Шидловский вернулся и взволнованно объявил, что Родзянко согласился взять власть!
Присутствующие думцы захлопали.
Итак – революционная власть создалась! Литературная комиссия не удержалась и тоже захлопала.
(А 177-й полк может уже
Но как же быть с Советом Депутатов? Он же – тоже революционная власть, и даже более демократическая. А какая его цель?
… Организация народных сил? Упрочение политической свободы? Установление в России народного правления? Или как его назвать?…
Ещё много тут было вопросов.
И надо ли говорить об Учредительном Собрании?
Нет, тут оставаться невозможно, думцы шумно разговаривали. Хотя интересно посмотреть-послушать, но и наш Совет ещё идёт, тоже интересно. А без воззвания вернуться нельзя.
Потянулись искать другую комнату. Тем временем в Екатерининском всё больше ложились спать, а в Купольный всё больше натаскивали каких-то грузов: пулемётные ленты, пироксилин, мешки с чем-то.
Нашли комнатушку вроде складской, со старыми изданиями, и там, застревая на каждом слове, еле дотянули воззвание до конца.
Пешехонов отправился на заседание Совета, но не дошёл до него: его перехватили и втащили в заседание финансовой комиссии, куда он тоже был кооптирован.
Там обсуждали, откуда Совету рабочих депутатов брать деньги на свою работу. Пешехонов сразу вошёл в проблему, что думать не об этом надо, а как сохранить казначейство и банки, чтоб их не разграбили.
158
Все права свои забирала уже ночь – и спали на полах и лестницах ратники хабаловского пёстрого отряда. А у начальства – нет, по-прежнему не было покоя.
Ненасытно подвижный генерал Занкевич, обходя посты, составил впечатление, что настроение солдат ненадёжно, и не только не готовы они к наступлению, но даже – оборонять это непонятное Адмиралтейство.
И снова горячо вернулся к своей идее и докладывал Беляеву: что разумней и достойней было бы перейти в Зимний дворец – и уж его защищать как эмблему царской власти.
И Беляеву, и Хабалову, и Тяжельникову очень трудно было думать ещё над новыми решениями. И так уж они, как будто, упокоились тут – а снова куда-то идти?
Но вот чем убедил Занкевич: сегодня люди голодные, и завтра с утра кормить их нечем. А в Зимнем дворце – много запасов в погребах, и будут варить горячую пищу, там можно выдержать любую осаду. А тут – и встретили недружелюбно. Григорович не вышел, ни привета не прислал, ни помощи. Да он и всегда играл в пользу Думы.
А правда, в этом есть благородство и честь – умереть, защищая царский дворец!
Согласились. И Хабалов отдал распоряжение – переходить.
Уже после полуночи –
И шире пошло по отряду впечатление, что начальство – силы не имеет и само не знает, что делает.
Морское начальство очень любезно провожало, радуясь, что отделалось.
Переходили – в темноте и в молчании, без громких офицерских команд. Тихо погромыхивала артиллерия. Фыркали кони.
Переступали, переезжали колёсами собственные разбросанные хабаловские объявления.
Стояла великолепная морозная ночь, в полную яркость мерцали звёзды – над тою самою площадью, где так ещё недавно в июльский день толпа на коленях пела гимн перед царём. И только вот этот последний обоз дотащился ото всего того.
В темноте и не догадались проверять – кто-то свернул и ушёл, по казармам, по домам. И крупные полицейские офицеры из свиты градоначальника исчезали, не попрощавшись. Да и весь вечер кто-то исчезал.
Освещённый собранными звёздными отблесками в темноте неба различался петропавловский шпиль.
И взглядом на небо видны были изощрённые фигуры по периметру зимнедворцовой крыши.
За площадью, за Александровским столпом, темнели обнимающие крылья Главного Штаба.
И ни единого прохожего.
Из города слышна была одиночная стрельба, да кой-где догорали зарева.
Пехота стала втягиваться через подъезд Александра II. Артиллерия с кавалерией – в ворота.
159
Глыбистый Родзянко вышел в кабинет Коновалова торжественно как именинник – ровный, готовый к приёму поздравлений, только со щёк на голые темена красный от перенесенного напряжения.
Вошёл – и раздались аплодисменты. Но так немного, не совсем уверенные хлопки: процедура не выглядела в простой комнате, число людей было малое, да и слишком всё качалось во тьме, не до ликования.
А Родзянко, вступив шага на три, стоял перед своим Комитетом, как перед думским залом, и басово рокотал:
– Я – соглашаюсь, господа! Извольте, я соглашаюсь. Но на условии, разумеется, полного мне подчинения всех членов Комитета! Как и вообще всех членов Думы.
Милюков смотрел на эту тушу безнадёжно. Поморщились и некоторые другие: вот уж чего Родзянко никогда не понимал – ни коллегиальности, ни республиканского духа, Я – и всех дави.
– И особенно, – заметил Родзянко тут Керенского, – особенно я жду подчинения от вас, Александр Фёдорыч. – И выразительно-красно на него смотрел.
Это он явно напоминал ему давешнее столкновение о Щегловитове. (Да наверно готовил и освобожденье его? Но пока не вслух).