Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2
Шрифт:
– В другое время, доктор, я не задал бы вам подобного вопроса, но наступил очень серьёзный момент, и я прошу вас ответить с полной откровенностью. Будет ли мой сын жить, как все живут? И сможет ли он царствовать?
И Фёдоров ответил напрямоту:
– Ваше Императорское Величество! Я должен вам признаться: по науке, Его Императорское Высочество не должен дожить и до 16 лет.
Холодными клещами схватило государево сердце. Приговор был – без уклона и без пощады.
Как? Значит все эти долгие бережения, надежды, 13 лет вытягивания наследника к престолу, – и всё было
– Но медицина может ошибаться!
– Конечно может, Ваше Величество. И пошли Бог. Доживают и до более высокого возраста, но предостерегаясь от самых незначительных случайностей. Однако: излечение наследника было бы чудом. Продлить его жизнь можно только крайней предосторожностью.
Но если несчастному мальчику осталось жить так мало – то: зачем переносить ему эту горечь короны? И чтобы вот так же от него потом отступились?…
Слова Фёдорова во всяком случае подтверждали государево решение: хотя и наследуя корону, мальчик должен остаться при родителях. Тем более что их замысел может как раз и состоять в том, чтобы оторвать Алексея от матери. Но на это не согласятся ни мать, ни отец! И диагноз Фёдорова как раз и давал право не отпускать мальчика от себя.
Но когда он высказал Фёдорову это решение – тот изумился:
– Неужели, Ваше Величество, вы полагаете, что Алексея Николаевича оставят подле вас и после отречения?
– А отчего же нет? Он – ребёнок, и пока не станет взрослым… Пока регентом будет Михаил Александрович…
– Нет, Ваше Величество. Это никогда не будет возможно. И надеяться вам на это совершенно нельзя.
– Но именно при таком состоянии здоровья – как же я могу его отпустить? Раз так – вот я и буду иметь право оставить его при себе!
И врач должен был объяснять монарху!
– Монархические соображения как раз и не допустят этого. Чтобы на волю наследника не было влияний… Скорей согласятся поместить его в семье регента…
В незаконной семье? У авантюристки Брасовой? Аликс никогда этого не допустит!
– Но родителям нигде не воспрещают заботиться о детях!
– А как вы предполагаете, Ваше Величество, где вы сами будете жить?
– Ну, например в Крыму.
– Я – не уверен, что вам разрешат остаться жить в России.
– Как? Даже в качестве простого обывателя? Неужели я буду интриговать? Буду жить около Алексея – и его воспитывать!
Совсем удивительно! В этом-то Государь никак не сомневался!
– А если и в России не разрешат – то тем более, как же можно расстаться с сыном? Тем более: если он не может быть полезен для отечества – мы имеем право оставить его у себя! Расстаться с сыном – было ещё куда тяжелей, чем отказаться от власти. Расстаться с Алексеем – это свыше сил! Этого – никто не может требовать от отца! И как же можно отдать его игрушкой в руки этих безнравственных политиков? Какими извращёнными понятиями они будут его напитывать! Как можно отдать не только его, но его душу!
Да ведь и в телеграмме как написано: с тем, чтобы остался при нас до совершеннолетия. А иначе – и не действительно!
Государь вернулся с прогулки обескураженный. Он никак не предвидел такого оборота. Он совсем теперь не понимал, что
Ещё и так подумать: заберут Алексея – и его именем будут проводить свою гнусную всю политику?
Противно.
Совсем не отдавать им трона?
Тогда уж лучше не отдавать!
Снова пришёл Воейков от свиты, очень твёрд: все настаивают – забрать у Рузского телеграмму!
А что, и правда, она теперь потеряла смысл. Её нельзя осуществлять. Её надо забрать.
Согласился Государь: пойдите и заберите.
Но Воейкову – нельзя, уже ругались с Рузским и ещё поругаются.
Тогда пойдёт граф Нарышкин.
И что же теперь оставалось делать с троном?
Если не Алексею – тогда брату Михаилу?…
Конечно, Миша к нему совсем не готов. Но ведь если регентом – не то ли самое?
Да три дня назад по телеграфу брался же он давать государственные советы.
Нарышкин сходил – и вернулся ни с чем: Рузский – не отдал и свитскому генералу! Ответил, что даст личные объяснения Государю.
Но вот – не шёл никак объяснять.
И вся власть Государя вдруг оказалась пресеченной: он и не мог заставить!
Ну, да всё равно, та телеграмма уже теперь не имела значения. При депутатах можно будет изменить.
А они всё не ехали.
Пришёл из Петрограда пассажирский поезд, но не их. Свитские говорили: ужасный вид. На шинелях даже офицеров и юнкеров нацеплены красные банты. И все без оружия. В Петрограде – офицеров избивают, оружие отнимают.
338
Много, много было расстройств за эту зиму. То – слух, что Швейцария на днях втянется в войну, жутковато, и быстрые расчёты: самим остаться в полосе немецкой оккупации, а Инесса пусть едет в Женеву, её там захватит Франция – и так мы улучшим связь с Россией. То отлегло: не будет войны. То Надя болела – бронхит, жар, бегал за врачом, и в библиотеку не попадёшь.
Однако не складывать же бездеятельно руки. А что если прямо самим, безо всяких швейцарцев, – да взбунтовать швейцарскую армию? И вырос такой замысел: написать листовку («разожжём революционную пропаганду в армии! превратим опостылевший гражданский мир в революционные классовые действия!»), – но в абсолютной скрытости (за это можно сильно пострадать, из Швейцарии выпрут), – а подписаться «швейцарская группа циммервальдских левых» (пусть думают на кого из них, хоть на Платтена) – и распространять стороной, как бы не от себя. Инесса быстро переведёт на французский. Только абсолютно секретно, сжигая черняки. (А почта писем не проверяют, убедились).
Стали делать. Но отсюда новый замысел: а не составить ли опять-таки нам самим, а подписать от других, такую листовку: поднять весь европейский пролетариат на всеобщую стачку 1 мая? Отчего бы нет? Неужели пролетариат не отзовётся? А в разгар войны – какая это была бы силища! Какая демонстрация! А от стачки, смотришь, сами собой начнутся и массовые революционные действия?! Одна хорошая листовка – и поднята вся Европа, а?! Только надо спешить, до 1 мая не так много времени, – скорей переводить на французский, скорей издавать, скорей рассылать. (И – совершенно конспиративно!)