Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2
Шрифт:
– Ребята! В Петрограде происходят беспорядки. Чем они кончатся – неизвестно, но нужно быть готовыми ко всему. Я прошу вас не волноваться зря, не верить никаким слухам, продолжать занятия. Я обещаю, что буду сообщать вам всю правду, что произойдёт в Питере. А вы обещайте мне вести себя благопристойно, как и до сих пор.
Кавалеристы обещали.
А граф Менгден поверх всех один оставался совершенно спокоен: и что в Петрограде всё кончится благополучно и что вверенные ему кавалерийские команды останутся преданы Государю императору при всех обстоятельствах. А с их помощью он в любой момент подавит в Луге любые беспорядки. Начальники команд предлагали
– Я уверен, господа, что у нас, в Луге, опасаться нечего. Запасный дивизион и автомобилисты не посмеют выступить, если будут знать, что кавалеристы остались верны своему долгу и присяге.
И 28-го, вполне спокойный в Луге день, но когда пришёл слух о движении генерала Иванова, граф Менгден оставался тем более спокоен: вот Иванов и обнаружит тех мерзавцев, которые довели Петроград до восстания. Вот и будут приняты реформы, которые давно необходимо произвести. (Он возмущался некоторыми безобразиями на верхах).
А Воронович так и не узнал ничего достоверно: весь день он прождал Всяких, а тот не вернулся.
Только утром 1-го Всяких уже сидел ждал в канцелярии с выразительным лицом. Ротмистр выпроводил вахмистра и писарей и остался с ним вдвоём. Всяких вытащил из-за обшлага шинели обтрёпанную газетку Совета рабочих депутатов и бюллетень петроградских журналистов с воззванием Родзянки о принятии власти думским Комитетом.
И понял Воронович, что революция – уже совершившийся факт. И почти не дослушивая рассказов Всяких – поспешил в управление пункта, к Менгдену. По обязанности старшего адъютанта, он каждое утро подавал ему папку бумаг на подпись. Теперь поверх этих бумаг он вложил петроградские листки, внёс генералу – а сам ждал в адъютантской.
Через несколько минут распахнулась дверь генеральского кабинета, и старый Менгден, бледный от негодования, протянул измятые листки:
– Возьмите от меня эту гадость. И потрудитесь просить начальника гарнизона немедленно собрать у себя всех командиров отдельных частей.
Через полчаса в управлении все собрались, встревоженные. Командир автомобильной роты доложил, что у него и весь вчерашний день волнения. На вечерней перекличке солдаты отказались петь гимн, а сегодня в полдень намерены устроить митинг.
Исправник принёс целую пачку тех самых листков, за которыми так тайно посылался Всяких, – они уже сами притекли в Лугу.
На этот раз генерал вынужден был их прочитать. И все читали, молча шелестя. Воронович следил за графом. На его открытом породистом благородном лице видна была вся борьба сомнений.
– Господа… Я вижу, события в Петрограде приняли такой характер, что прибывающим с фронта войскам придётся выдержать с изменниками настоящий бой. Я не сомневаюсь, что фронт останется верным Его Величеству. И это всё решит. А наша задача здесь – только чтобы лужский гарнизон не оказался на стороне мятежного Петрограда. А главное ядро гарнизона – вверенные мне кавалерийские части, конечно присоединятся к верному фронту. – Он решил подавлять? Нет, свойственное ему миролюбие и великодушие, да долгая традиция брали верх: – А если какая-нибудь автомобильная рота желает присоединиться к мятежникам – мы ей мешать не будем! Если запасный артиллерийский дивизион захочет последовать её примеру – скатертью дорога! Они – не подкрепленье для бунтовщиков, потому что у них нет оружия. И ещё, я не
Исправник пришёл в ужас: значит, город оставался в добычу мятежным частям? Да ведь в Луге ни фабрик, ни заводов, за спокойствие населения он ручается, но надо же обуздать мятежные части!
– Так что ж, ваше превосходительство, вот митинг автомобилистов – не мешать?
– Не мешать! – величественно держал голову старый граф.
И взяв Вороновича, поехал делать смотр отправляемой на фронт команде. С обычным спокойствием он ласково здоровался с ней, та дружно отвечала на приветствия. Смотр прошёл великолепно, генерал остался очень доволен выправкой людей, состоянием лошадей, несколько раз благодарил ротмистра, вахмистра и солдат.
Кончился смотр – в управление кавалерийского пункта позвонили из полиции, что автомобилисты ранее своего назначенного митинга соединились с запасным дивизионом, выкинули красный флаг и идут в город «подымать кавалерию».
Генерал Менгден первый раз за все эти дни растерялся.
– Так что же нам делать? – спросил он у Вороновича, вскидываясь старыми глазами с краснотою. – Неужели стрелять по этим мерзавцам? Как не хочется проливать кровь.
Воронович был рад оказаться на месте у совета и спешил высказать его, чтоб доклонить генерала, куда он уже клонился:
– Ваше сиятельство! Что революция в Петрограде произошла – это уже несомненный факт. Во что она выльется на фронте – это пока неясно. Зачем вам спешить занимать резкую позицию? Ваше миролюбие вас не обманывает. Что могут сделать наши команды? Ещё неизвестно, согласятся ли все солдаты выступить против остального гарнизона. Но если и да – это будет бесцельное кровопролитие, за которое потом жестоко поплатятся наши же офицеры. Нет, вы правы: надо во что бы то ни стало избежать крови! Ну, пусть эти автомобилисты и артиллеристы придут к нам. Что они могут сделать? У них кроме шашек никакого оружия нет, придут, поговорят и уйдут к себе. Важно, чтоб наши солдаты знали, что их офицеры будут вместе с ними, – и тогда у нас внутри всё обойдётся благополучно. Не выступайте! – пожалейте собственных офицеров! Я свою команду – берусь удержать от всякого выступления. Прикажите начальникам других команд…
Генерал сидел в изумлении и потерянности. Он дряхлел на глазах, на год в минуту:
– Но не могу же я, верой и правдой прослужив трём Государям, теперь изменить своему долгу и присяге?! Конечно, я против кровопролития. Но… Что же вы посоветуете мне делать? Я готов принести в жертву самого себя, пусть убьют меня, если только это поможет с честью выйти…
Воронович умолял его только не выступать перед возбуждённой толпой. Уговорил отправиться на квартиру и спокойно ждать.
А сам поспешил в свою команду.
Тем временем снаружи уже слышался глухой шум приближения толпы. Из окна Воронович увидел, как к крыльцу команды подскакал верховой артиллерист с красной повязкой на рукаве. Прокричал:
– Выходи все из казармы!
И поскакал к следующей команде.
Воронович прошёл в команду и нашёл солдат в полном смущении. Они не знали, что делать. Некоторые уже шли к выходным дверям, но заметили ротмистра, остановились.
Теперь-то он и должен был оказать своё водительство. Вот пришёл момент управлять массой! Он вышел на середину казармы и громко крикнул: