Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3
Шрифт:
А Николай сказал, о нём и Фредериксе:
– Жаль мне их. В чём же они виноваты?
Проехали Сусанино.
Ещё какой-то был переполох между Семрино и Гатчиной, на переводной ветке, резкий свисток, остановка, и беспокойно ходили от комиссарского вагона.
В Гатчине останавливались – и Николай видел избоку выгрузку вещей, только не понял чьих.
У станции Александровской довелось ему на арке на красной бязи прочесть надпись: «Долой гнусное самодержавие».
Передёрнуло плечи как ударом бича.
Чем
Неиспытанное состояние: безвластия в собственной судьбе.
А в последние полчаса надо было наконец и прощаться – со всей поездной прислугой (Николай пошёл в их вагон), с высшим служебным персоналом поезда.
Затем – и с салоном своим, где отрёкся он неделю назад.
И – со служебным своим кабинетом.
И – со спальней своей, в иконах.
Он смахивал слезинки.
Вот подошёл поезд и к царскому павильону – маленькой царской станции в стиле весёлого русского шатра, в стороне от общей станции и на отдельной ветке.
Погода была – притуманенное, незадёрнуюе солнце.
Никто не созван был ждать такого зрелища – приезда царя. Да раньше сюда и не допускали посторонних. Сейчас кой-какая молчаливая публика собиралась, но мало, – немногие в штатском, да любопытные солдаты без оружия, но с красными наколками и плохо подпоясанные, десятка два. Из дворца никто не приехал для встречи, а приезжали всегда. Самые старшие встречающие были – два полковника да железнодорожные чины.
Царский вагон, как всегда рассчитанно, остановился прямо против шатра – но выходить не предложили сразу, а сам Николай постеснялся.
Сперва комиссары из последнего вагона подошли к начальствующим лицам, толковали с ними на перроне.
А между тем из поезда всё кто-то выходил, выходил, не мешкая, и рассыпались прочь.
Исчезали флигель-адъютанты.
И только единственный остался изо всей свиты, из двенадцати человек, молодой князь Василий Долгоруков. Ожидал сопровождать Государя во дворец и распоряжался о его вещах.
Наконец полковник с перрона сказал, что можно выходить. Передали Государю.
Уже готовый, одетый, всё в той же своей черкеске кубанского батальона, с пурпурным изнутри башлыком, в чёрной папахе и с казачьим кинжалом на поясе – Николай вышел из вагона – нет, выскочил порывисто. И опять при общем молчании, как и в Могилёве, – перебежал в шатёр, с опущенной головой – скорей мимо ещё нового стыда! – сквозь него – и в закрытый автомобиль, с Долгоруковым.
А полковники от гарнизона – в свой автомобиль.
И так оба автомобиля покатили ко дворцу.
Милое Царское лежало в своих уютных сугробах, но разбросаны были на чистом
Кто-то узнал автомобиль царя, кто-то и кулаком показал.
Перед решётчатыми воротами Александровского дворца стоял усиленный караул – не своих, но гвардейских стрелков.
Всегда бросались распахивать ворота перед автомобилем Государя – а сейчас, как будто не понимая, из-за ворот резко окрикнули:
– Кто здесь?
Из автомобиля некому было ответить.
И дежурный незнакомый прапорщик у ворот не спешил распорядиться открыть.
Но кто-то другой, спускавшийся по лестнице из дворца, спросил: «Кто здесь?»
И от ворот туда тот же резкий голос, первый спросивший, ответил дерзко, звонко:
– Николай Романов!
Показался поручик – горящая папироса в пальцах, красный бант на груди, крикнул:
– Открыть ворота бывшему царю!
Открыли. Автомобиль въехал.
На крыльце стояли и другие офицеры стрелков, и рядом внизу – стрелки, и все с красными приколотыми лоскутами.
Ещё раз надо было быстро перейти. Не глядя. Не видя. Как можно быстрей.
И Николай рванулся перейти, поднимался на крыльцо – никто ему не отдал чести, никто не вытянулся.
А он – не мог им не отдать. Рука сама поднялась к папахе.
Как иначе может пройти военный?
520
Из окон штаба Северного фронта виден, по ту сторону оснеженной реки Великой, Спасо-Мирожский монастырь.
И кажется ещё никто этого не отмечал в печати.
Отметим. Перекличка веков. Какой? Наверно, Двенадцатый? Тринадцатый? И – Двадцатый. Там – причудливые главки, тишина. Здесь, перед штабом, – фырканье автомобилей.
Нет, даже лучше: ведь это – старореспубликанский Псков. Итак, через реку Великую (нота-бене!) старая республика протягивает руку новой, образовавшейся тут же, во Пскове. Замечательное начало!
Перед комнатами Рузского у вешалок – вестовой казак. (Тоже запишем, читатель только и живёт деталями, а «Биржевые ведомости» славятся броскостью.) Приёмный зал. Потёртый стол с чернильницей. Потёртые старомодные стулья.
Вот и генерал. Распушенные сивые усы. Тонкая притушенная улыбка. Голубые усталые глаза. Сияющая белая четырёхугольная причёска. (Эти детали – рассредоточить по тексту, чтобы поддерживать зрительное впечатление.)
– Правда ли, господин генерал, что сегодня ваш штаб принял присягу Временному правительству?
– Да, это наши торжественные минуты, и я уже об этом дал телеграммы – князю Львову и Родзянке. Мы обязались полным повиновением правительству до Учредительного Собрания, которое и установит образ…