Красное море под красным небом
Шрифт:
— Это будет очень трудно стерпеть, — сказала префект.
— И возникнут последствия, — продолжал Жеан.
Префект поставила сапог на пустую бутылку и нажала; бутылка лопнула.
— Очень трудно, — со вздохом повторила она.
— Я уверен, вы все умные ребята, — сказал Жеан. — И обрадовались приходу префекта.
— Мне не хотелось бы приходить сюда еще раз, — с улыбкой сказала Левасто.
Она медленно повернулась и вышла. Послышались шаги уходящих полицейских.
Медные Парни мрачно смотрели на Жеана. У четверых, что стояли ближе всего к нему и сейчас прятали руки за
— Какого дьявола ты с нами так? — спросил один из них.
— Я вам не враг, парни. Можете не верить, но, думаю, со временем вы оцените, что я для вас сделал. А теперь заткнитесь и слушайте. Во-первых, — Жеан повысил голос, чтобы все хорошо его слышали, — должен сказать, что печально видеть, как долго вы оставались без внимания со стороны полиции. Должен сказать, что, когда я сделал констеблям предложение, они приняли его с радостью. Как грустные ничейные щенки.
На Жеане была длинная черная куртка поверх грязной белой рубашки. Правую руку он держал за спиной, под курткой.
— Но то, что первой вашей мыслью было убить меня, — продолжал он, — внушает некоторые надежды. Поглядим на ваши игрушки. Давайте показывайте.
Парни смущенно достали оружие. Жеан осмотрел его и махнул рукой.
— М-м-м… Тонкая сталь, разбитые бутылки, небольшие палки, молот… Ребята, ваша беда в том, что вы думаете, будто это угроза. Вовсе нет. Ваше оружие — оскорбление.
Еще заканчивая говорить, он начал движение; левая рука скользнула под куртку к правой. Мгновенно показались обе руки, и Жеан с негромким возгласом выпустил оба своих топорика.
На дальней стене висела пара полупустых винных мехов; оба лопнули, залив стоявших поблизости дешевым веррарским вином. Топорики Жеана пробили мехи точно в центре и вонзились в деревянную стену.
— Вот угроза, — сказал Жеан, разминая пальцы. — Поэтому вы теперь работаете на меня. Есть возражения?
Жеан подошел к стене и вытащил топорики; парни, стоявшие поблизости, попятились.
— Кажется, нет. Но не поймите меня превратно, — продолжал Жеан. — Это для вашей же пользы. Босс должен защищать своих, если хочет оставаться боссом. Если кто-то, кроме меня, начнет к вам приставать, дайте знать. Я нанесу им визит. Это моя работа.
На следующий день Медные Парни молча выплатили дань. Последний в очереди, выкладывая свои медяки, сказал:
— Ты говорил, что поможешь, если кто-нибудь нас обидит. Утром кое-кого из парней избили Черные Рукава с северной стороны.
Жеан кивнул и сложил подношения в карман.
На следующий вечер, после предварительных расспросов, он зашел в пивную на северной стороне, которая называлась «Бурлящая чаша». Единственное, что в ней бурлило — или кишело, — хулиганы, семь или восемь человек, все в черных грязных нарукавниках. Они были единственными посетителями и все подозрительно посмотрели на Жеана, когда тот зашел и запер за собой дверь на засов.
— Добрый вечер! — Жеан улыбнулся и похрустел пальцами. — Позвольте полюбопытствовать: кто самый злобный и сильный ублюдок у Черных Рукавов?
Через день он собирал налог с Медных Парней правой рукой, навернутой в припарку. И впервые парни платили ему
4
Но Локки не стал упражняться, как обещал.
Свой небольшой запас монет он тратил на вино; его выбор пал на местные дешевые помои. Вскоре комнату в «Серебряном фонаре», которую Локки делил с Жеаном, пропитало своим запахом скорее пурпурное, чем красное вино со вкусом скипидара. Локки пил его постоянно, «глушил боль»; однажды вечером Жеан заметил, что, должно быть, боль с течением времени усиливается и соответственно возрастает количество пустых бутылок и винных мехов. Они поссорились, точнее, продолжили одну и ту же постоянную ссору, и Жеан, грохнув дверью, выскочил в ночь — не в первый и не в последний раз.
В первые несколько вечеров в Вел-Вираззо Локки выходил в общую гостиную и играл в карты с местными жителями. Он без всякого удовольствия обыгрывал их с помощью трюков, которые мог исполнять одной здоровой рукой. Вскоре все начали сторониться его и его дурного настроения, и он уходил к себе, на третий этаж, и напивался в одиночестве. Еда и чистота его не интересовали. Жеан попробовал привести местного лекаря, чтобы тот осмотрел раны Локки, но Локки прогнал того оскорблениями, от которых Жеан (а он тоже умел произносить слова, способные разжечь огонь в очаге) покраснел.
— Ничего не могу обнаружить у вашего друга, — сказал лекарь. — Он словно превратился в безволосую обезьяну с островов Оканти: только и может, что кричать на меня. А что случилось с прежним лекарем, который его осматривал?
— Мы оставили его в Талишеме, — ответил Жеан. — Боюсь, отношение моего друга заставило его преждевременно прервать свое морское путешествие.
— Ну, я бы сделал то же самое. Из глубокого сочувствия я ничего с вас не возьму. Сохраните свое серебро, оно понадобится вам на вино. Или на яд.
Жеан обнаружил, что все больше времени проводит с Медными Парнями — по единственной причине: чтобы избежать общения с Локки. Прошла неделя, потом другая. Таврин Каллас превращался в известную и уважаемую фигуру в преступном мире Вел-Вираззо. Ссоры с Локки повторялись все чаще, становясь все более досадными и бесцельными. Жеан инстинктивно распознавал признаки углубляющейся жалости к себе, но он никогда не думал, что придется вытягивать Локки из такого состояния. И избегал думать об этом, натаскивая Медных Парней.
Вначале он ограничивался малостью: как пользоваться простейшими тайными сигналами среди посторонних, как отвлечь внимание, прежде чем вытягивать кошельки, как отличать подлинные драгоценности от подделок и не беспокоиться из-за последних. Неизбежно начались уважительные просьбы «показать приемчики», с помощью которых он в первый день уложил четверых парней. И первыми попросили об этом сами избитые.
Спустя неделю алхимия действовала вовсю. С десяток парней катались по полу красильни, а Жеан учил их всем хитростям борьбы: соблюдение равновесия, инициатива, ситуационная настороженность. Он начал демонстрировать приемы — и милосердные, и жестокие, — которые с помощью кулаков и топориков сохраняли ему жизнь.