Красное на голубом

Данилова Анна

В спальне постель была заправлена, шторы задернуты. На столике – букет роз, тех самых, которые он подарил ей в их последнюю встречу.

Он сел на кровать, потом решил прилечь. Потом, вспомнив, что он в обуви, разулся, поставил ботинки на ковер. Сначала смотрел в потолок, потом, очнувшись от раздумий, сел и уставился в небольшой столик с выдвижным ящиком, в котором, как он знал, Оля хранила документы и деньги. Открыл. Там тоже все было аккуратным образом сложено. Шкатулка с драгоценностями, коробка из-под пудры, в которой лежали деньги, – все на месте. В прозрачной папке – документы. Паспорт на месте. Какие-то счета, открытки. И тут его взгляд упал на знакомую картинку. Сверкающая блестками елка, фужер

с шампанским, разноцветный серпантин – пригласительный билет на новогодний вечер, который состоится в театре драмы 31 декабря 200… года, начало в восемь вечера. Это было всего несколько месяцев тому назад! Эту «елку» устраивал для элиты города мэр. Пригласительные шли наперечет. Он знал почти всех, кто был там – его друзья с женами, любовницами. Вот и он решился в первый раз, взяв на новогодний вечер жену, пригласить туда и Ольгу. Решили, что она придет с какой-то своей приятельницей, для отвода глаз (ведь Олю многие знали именно как его бывшую секретаршу), но он обещал, что непременно найдет время, чтобы уединиться с ней, у него для нее приготовлен подарок.

Конечно, он напрасно опасался, что кто-то там обратит внимание на Ольгу именно в связи с ним. Толпа разодетых в пух и прах гостей бала, громкая музыка, под которую хочется танцевать, столики с хорошей закуской, интересная программа, приглашенные из столицы артисты. С ним была вся его семья: жена Наташа, Костя и… Оля. Он наблюдал за ней, сидя за своим столиком, и находил ее весьма привлекательной и даже соблазнительной. На ней было темно-синее платье с открытой спиной, доходившее до середины колена, что давало возможность полюбоваться ее стройными ножками. Высокая прическа, длинная шея, украшенная яркими бордовыми сверкающими бусами, такие же длинные серьги, свисавшие почти до плеч.

Но вышло так, что большую часть времени он провел все-таки с женой. Она тоже выглядела в тот вечер ослепительно: во всем черном, изысканном, открытом, и была в хорошем настроении. Правда, выпила лишнего. Но это ей даже шло. Он был рад, что она не скучала, быстро нашла своих подружек – жен его же приятелей, и они от души повеселились, время от времени исчезая с его глаз – он знал, что они курят внизу, в холле. Потом (но, может, это ему показалось, – она какое-то время разговаривала с одним молодым человеком, очень красивым, во всем белом), после чего настроение ее заметно поднялось. Она просто порхала по залу, кружилась в танце со всеми, кто ее приглашал. Петр Андреевич сначала хотел попытаться выяснить, кто этот молодой человек, но потом, воспользовавшись тем, что его жена в отличном настроении и занята, послал Ольге сигнал телефоном, и она вышла на улицу.

Он поджидал ее уже в своей машине, позади театра. Среди огромных голубоватых сугробов машина, освещенная изнутри оранжевым светом, казалась жилым домом на колесах.

Они целовались, словно не виделись, по крайней мере, неделю. Никак не могли друг от друга оторваться. И обнимались так, будто никак не могли насытиться этими прикосновениями. Прическа ее растрепалась. Главное, думал тогда Беленков, чтобы ее бусы не рассыпались или сережка не упала. Но ничего не слетело, не упало. Он возбудился, хотел прямо там, в машине, задрать ей платье, тем более что это можно было сделать быстро и легко. Но она его остановила. Сказала, что он порвет ей чулки или сломает молнию на платье, и тогда она не сможет вернуться в театр. Словом, он постарался успокоиться, решив – завтра они возьмут свое.

Там же, в машине, придя в себя, он и подарил ей золотую стрекозу – великолепную изящную брошь, словно припорошенную бриллиантовой пылью. Оля была в восторге, поцеловала его и чуть не заплакала от переизбытка чувств.

– У меня есть шарф. Очень красивый. Эта брошка отлично подойдет к нему, я буду закалывать его на плече.

Петр

Андреевич открыл шкатулку с драгоценностями, и ему стало как-то спокойнее на душе, когда до него дошло, что брошка на месте, как и все остальные золотые вещицы, а это означало, что ее никто не ограбил, с ней все в порядке и, самое главное, она где-то в городе. Позже он понял, что в шкатулке не хватает ее изумрудного набора – сережек и колечка, а это указывало на то, что все эти украшения в данный момент на ней.

Значит, обиделась. Устала ждать, когда он разведется со своей женой, и нарочно исчезла. Чтобы он поскучал, помучился.

Он не заметил, как уснул.

Проснулся от звуков. Кто-то ходил по квартире. Сердце его подпрыгнуло от радости – Оля!

Он схватил ботинки и спрятался за штору. Разве что она заметит его портфель, который он сунул между столиком и кроватью?

Дверь спальни была открыта, и вскоре там появилась женщина. Крупная, в вычурном брючном костюме, от затейливой прически пахло лаком так, что Беленков едва сдержал чих. И в домашних тапочках. Ему показалось, что он где-то уже видел эту женщину. Ну да, конечно, это же Олина соседка. Она несколько раз заглядывала к ней – то за солью, как это водится между соседями, то за луком.

Соседка вошла в спальню уверенно. В руках ее было что-то черное. Деловито она разложила на постели черную прозрачную материю, потом схватила ее за оба конца и набросила на больше зеркало над туалетным столиком.

Зачем это она сделала? Под коленками Петра Андреевича мышцы словно растворились, и он чуть не упал.

Потом эта дама села на кровать, на то место, где только что лежал Беленков (судя по всему, она не прочувствовала своим толстым задом, что постель еще хранила чужое тепло) и с видом хозяйки выдвинула ящик столика, тот самый, который он недавно задвинул.

Петр Андреевич сжал кулаки: он даже как-то обрадовался, что застал соседку за таким постыдным занятием – да он ее сейчас размажет по стенке!

Мадам вдруг посмотрелась в зеркало и кокетливо склонила голову, словно любуясь собой. Улыбнулась, показывая ровные, наверняка искусственные зубы. После чего открыла шкатулку и высыпала содержимое на постель. Стала перебирать золотые вещицы, прикладывая их поочередно то к ушам, то к груди, то надевая какой-нибудь из браслетов на руку. Когда же очередь дошла до стрекозы, Беленков понял, что терпение его кончилось. Между тем женщина приколола стрекозу на свою необъятную грудь. Вот так-то!

– Сука! – Беленков вышел из укрытия. Соседка, не успев подняться с постели, от неожиданности упала на нее, чуть не проломив своей тяжестью кровать. Где-то внутри что-то угрожающе треснуло.

– Господи. П-п-петр… Извините… Андреевич… Откуда вы здесь?!

– Где Оля? И положите брошь на место! Сейчас я вызову милицию!

– Умоляю. Не надо никакой милиции! Простите. Я не знала, что в квартире кто-то есть. Господи, виновата я, виновата. Но я же просто примеряла!

– Я спросил: где Оля?

– В морге, где же ей еще быть-то, покойнице? Но ее скоро привезут. Я тут денег немного взяла, вот из этой коробочки. – Она дрожащими руками схватила коробку из-под пудры и приоткрыла ее. – На похороны. Вас нет, никого нет, надо же человека похоронить!

У него загудело в ушах. Эта женщина что-то говорила, активно жестикулируя, и он видел, как открывается ее широкий, грубо накрашенный яркой помадой рот (какой же отвратительной она показалась ему в эту минуту!). Но вот что именно она говорила, он почему-то уловить не мог. Он медленно перевел взгляд с соседки на задернутое черной тканью зеркало: напряженная работа мысли выдавала порциями жестокую правду – Оля в морге: «…где же ей еще быть-то, покойнице?..»