Красное золото
Шрифт:
— В Москву? — встрепенулся Болек. — А почему именно в Москву?
Столицу наш поэт недолюбливал.
— Ну не обязательно в Москву, — тут же миролюбиво согласился Миша, — можно и в любой другой город покрупнее, в Питер или Нижний, к примеру. Нам ведь это, в принципе, без разницы. Главное, чтобы город большой был. Чем больше, тем лучше. А Москва в этом плане, извини уж, дружище, оптимальный вариант. Толпы приезжих, жизнь бурлит, что в твоем муравейнике. Чтобы на время исчезнуть — лучше и не придумаешь.
Все верно. Да и вообще — Москву посмотреть хочется. Я ведь в столице только один раз и был, когда зуб выбил.
Я подошел к двери и закурил. Состав продолжал постукивать на стыках, из густеющей тьмы наплывали частые огоньки — похоже, мы подъезжали.
— Подъезжаем! — обернувшись к картонной
— Рудск, — прокомментировал Мишель очевидный факт. — Вот что, мужики, собирайте шмотье на всякий случай, вдруг нам этот люкс-экспресс покинуть придется.
Его рюкзак, собранный и стянутый всеми многочисленными веревочками и ремешками, уже лежал у него под ногами.
Ближние огоньки исчезли, заслоненные черной полосой стоявшего на параллельном пути товарняка. Поезд вползал на станцию. Еще через несколько минут вагон качнулся в последний раз и привычно полязгали железки под днищем. Мы были в Рудске.
Осторожно выглянули наружу — темнота, как у негра в ухе. Ни фонаря, ни даже луны — небо затянуто какой-то пеленой — только вдали, по всей видимости — у здания вокзала, горят несколько зыбких огоньков. Но от дальнего рассеянного света здесь, на запасных путях, кажется только темней.
Послышался хруст гравия под чьими-то торопливыми шагами — еще далеко, в ночи звуки хорошо слышны, даже на железнодорожной станции. А вот света фонарей не видать, значит — не обходчики. Мы напряглись. Миша тихим шепотом приказал не разговаривать и вообще — не двигаться. Команда эта, впрочем, была совершенно излишней, поскольку мы и так стояли тихо и неподвижно, словно почерневшие от времени бюсты на аллее Героев парке Фадеева.
Шаги приближались. Стало понятно, что идущих было несколько, человека три-четыре. Потом что-то стукнуло и густой мужской голос сочно, со вкусом, выругался — видимо, о стрелку в темноте споткнулся. Мигнул коротко тонкий луч карманного фонарика…
Теперь было совершенно ясно, что люди находятся всего в двух вагонах от нас. Вдруг донесся сдавленный шепот:
— Пусто…
— У меня, блин, тоже…
Это — от стоявшего рядом состава. Обходчики шепотом не разговаривают. Обходчики стучат молотками по буксам и громко матерят правительство. Шепотом говорят те, кому правительство до лампочки, потому что они и с таким неплохо себя чувствуют. И те, кто не хочет, чтобы их услышали.
В кромешной темноте вагона кто-то из ребят похлопал меня по плечу. Все было понятно без слов. Осторожно переваливаясь с носка на пятку внешней стороной стопы, стараясь не производить звуков — какая-то подлая доска все же скрипнула противно и тягостно — я попятился к противоположной двери. Рядом шуршал одеждой и тихо сопел носом кто-то из моих спутников, во мраке и не разобрать — кто именно. Так, вот она, дверь… Аккуратно опустив рюкзак на пол вагона, я лег на живот и, опустив ноги вниз, стал нашаривать землю. Кто-то из наших, стоявший уже на гравии, ухватил меня за поясницу и помог утвердиться в вертикальном положении. На удачу, я попал дрожащей ногой на шпалу, поэтому маневр свой выполнил почти беззвучно.
Меня снова дернули за рукав. Привыкшим к тьме взором я увидел, как Миша, склонившись ко мне поближе, дважды коротко ткнул рукой вперед. Я переступил со шпалы на землю — между путей щебня не было, был там то ли песок, то ли сухая короткая травка, по звуку не разобрать — и быстро пошел вперед, держа рюкзак, ставший вдруг очень тяжелым и неудобным, в руках перед собой. Потом меня вдруг дернули за штанину и я от неожиданности чуть не заорал во всю мощь легких, но вовремя спохватился и рухнул прямо на землю. Не очень удачно, надо сказать, потому что прямо перед моим носом, в каких-нибудь пяти сантиметрах от него, находилась лужа то ли мазута, то ли еще какой смазки — уж не знаю, чего именно, но воняло оно совершенно отчаянно. Я завертел головой, стараясь не дышать — помогало плохо и я, занятый борьбой с собственным обонянием, совсем перестал следить за происходящим. Потом мне на ухо шепнули свистяще:
— Подъем! И назад, тихо…
Миша? Я послушно выполнил приказ и, вдохнув свежий ночной воздух (характерный запах вокзала после лежания носом в луже нефтепродуктов казался едва ли не амброзией), смог наконец оценить наше положение.
Пока мы тихонько валялись
Вдоль состава мы прошли метров двадцать в сторону здания вокзала, переползли под зловонными цистернами на параллельную колею, потом еще раз, и еще, потом пропустили медленно втягивавшийся на людную платформу зеленый хвост пассажирского поезда — в окнах мелькали смутные тени; счастливчики, едут себе и едут, ни забот, ни хлопот — и, пригибаясь и перепрыгивая через рельсы, побежали, уже совершенно не обращая внимания на производимый шум — здесь и так от лязга и грохота вагонов оглохнуть можно было — к уложенным вдоль бетонного забора штабелям черных пахучих шпал.
Добежали. Юркнули за штабель. Плюхнулись прямо на влажноватую землю, отдуваясь и хватая душный воздух открытыми ртами. Опять пронесло…
Из-за забора торчали покачивающиеся на легком ветерке кроны деревьев и доносилась, едва слышная за станционным гулом и скрежетом, попсовая музычка — что именно играли, было не разобрать.
Там, за забором, ровными шпалерами тянулись одноэтажные домики, окруженные загаженными приусадебными участками. Деревня деревней, хоть и областной центр… Это с другой стороны, там, где высилось в ночи построенное еще пленными японцами из бесславно битой Квантунской армии помпезное здание вокзала, пейзаж был более-менее урбанизирован: стояли поквартально унылые шеренги серых кубиков пятиэтажек, которыми за свои недолгие десять лет Никита Сергеевич успел вдоволь унавозить всю страну, но которые тогда, как ни относись к этому в наши дни, сыграли огромную положительную роль в жизни рядовых граждан. Панацеей это было по тем временам, не меньше… И торчали меж них, как колокольни над погостом, редкие двенадцатиэтажные башни. И так — до самого центра Рудска, где на огромной пустой площади мрачным гнилым зубом феодального замка громоздилось здание бывшего обкома — ныне, разумеется, бункер губернатора области.
На той стороне сосредоточились все блага цивилизации: пивные ларьки; бутики, похожие на пивные ларьки и до потолка заваленные телогрейками от Версаче; многочисленные «фитнесцентры», в саунах которых местные бандиты отмывались после трудов своих праведных; а так же редкие полуразворованные библиотеки для чудом не вымерших перестроечных Софоклов…
А здесь, за забором, по эту сторону жизни, располагалось то, что в засаженных кипарисами южных приморских городках именуют «частный сектор». Вероятно, жить здесь, в пяти метрах от стации, было истинной мукой — шум, гам, грязь, извечный мусор, шпальная вонь, экология — ноль баллов по любой шкале, а может быть, и «минус» — но все же это было собственное жилье, и наши неизбалованные соотечественники наверняка радовались своим пристанционным хибарам. И я их прекрасно понял бы, поскольку большую часть своей жизни провел в общежитиях, сначала — в огромном и длинном, как ракетный ангар, бараке коридорного типа (помните, у Высоцкого: «На тридцать восемь комнаток — всего одна уборная…»), а потом, когда бараки саморазвалились и начали было на их месте строить, да быстро забросили, некий спортивный центр — в классической коммуналке с тремя соседями… А что касается экологии и прочих новомодных изобретений, так мы и слово-то сие лишь несколько лет тому назад впервые услышали, а услышав, постарались забыть, потому как изменить все равно ничего нельзя, а если будешь пытаться — можешь запросто потерять и то немногое, что имеешь. Вместе с никакой экологией.
И я им от души сейчас завидовал, этим забитым обитателям зачуханного «частного сектора», потому что они могли в этот самый момент сидеть дома на продавленном диване перед телевизором или за столом перед немудрящим ужином, пить чай или пить водку, громко разговаривать, курить на крылечке, ни от кого не прячась, и в голос переругиваться через низкий забор с соседями, не опасаясь, что их услышат…
Правильно, что мы повернули сюда, а не в более обжитую часть Рудска. Там, если что, и спрятаться-то толком негде, одни голые дворы с чахлой спаленной зноем растительностью, да широкие пустые улицы. А здесь через десяток домов — лес. И черта с два нас там кто найдет. Если, конечно, нет грандиозной свалки и полей, как на Узловой.