Красные дни. Роман-хроника в двух книгах. Книга вторая
Шрифт:
Посмотрел на карту фронтов, висевшую на стенке, и вдруг спохватился, вспомнил еще важную подробность:
— Да! Тут недавно заходил из «Правды» наш общий земляк, писатель Серафимович! Тоже пришлось поговорить с ним немало о восстании. Ну и просил, когда вы будете в Москве, чтобы его навестить, что ли...
— С большой радостью, — сказал Миронов. — Тем более что перед отъездом пришлось видеть его сына. Позвоните, пожалуйста. Я с ним даже знаком был, вообще говоря. Если, конечно, не забыл старик с тех пор...
Сколько же прошло лет? Больше десяти? Если иметь в виду последнюю встречу их в Петербурге, у Крюкова в номере? И какие события размахнулись
Снова гостиничный подъезд (только без швейцара и услужливых коридорных), неработающий лифт, квартира-номер на третьем этаже. Временная обитель писателя и журналиста, корреспондента «Правды», просиживающего за письменным столом до полуночи...
Устал, сморился, поседел Александр Серафимович за эти тринадцать лет! Не тот бритоголовый крепыш, каким видел его Миронов в Петербурге, подносился человек... «Наверное, и я тоже не тот подъесаул с маньчжурских полей, каким представлялся перед его очами расторопным Федором Крюковым», — подумал вскользь Миронов, пожимая крепкую пока еще руку постаревшего земляка.
Обрадовался Серафимович, узнав, что Миронов только что с позиции под Калачом и Бутурлиновкой, тут же напомнил о сыне, сразу завязался разговор о близких и знакомых, погоревали вместе о Сдобнове (говорят, эта деникинская шлюха после, на допросах в Чека, во всем призналась...) и снова, разумеется, о сыне:
— Как он там? Хорошо бы — при вас его оставили, чтобы ума набирался около зрелого командира.
Можно было понять отцовские чувства, но разве нынешнее время и нынешние события с чем-нибудь считаются?
— К сожалению, его уже перевели куда-то под Царицын... — сказал Филипп Кузьмич. — Корпус расформировали, получил назначение в 6-ю кавдивизию, кажется, бригадным комиссаром.
— Там, под Царицыном, наверное, будут теперь ужасные бои?
— Сильные бои будут теперь по всему фронту. Деникин взял инициативу в свои руки, наступает, — сказал Миронов.
— Да, да. Так вот случилось...
— Не без нашего любезного «соучастия» в чужих успехах, — едко добавил Миронов. И Серафимович, в короткий миг внимания оценив выражение его лица, как-то затормозился весь, то ли очнулся от никчемных хозяйских обязанностей (говорить либо о пустяках, либо о сугубо личном), и пошел к двери заказать какой-то ужин, объясняя на ходу:
— Вы знаете, я в последнее время... по этому поводу совершенно в расстроенных мыслях... Но постойте минуту, я схожу закажу чаю.
Чай скоро принесла в большом эмалированном кофейнике пожилая уборщица из кубовой, но разговор сложился не сразу. Как бы ощупью, вслепую подбирал нужные слова и фразы Александр Серафимович, обнаруживая некую нерешительность, а может быть, и неполную проясненность жизненных наблюдений и выводов, которые так стесняли его. Да и не хотелось, чтобы эти наблюдения вывалились на гостя в форме сплошных жалоб...
Очерков о поездке по родным местам, самых животрепещущих и актуальных размышлений о положении крестьян, о причинах вешенского восстания (после триумфального шествия советских войск и злостных ошибок Гражданупра) никто решительно не хотел печатать. Говорили, что он «сгустил краски» и «положение не столь уж кричащее», что, мол, нынче «иных забот полон рот» и что, наконец, проводится в жизнь измененная политика VIII партсъезда по крестьянскому вопросу и надо просто подождать новых фактов позитивного характера. Розалия Самойловна Землячка, его наставница и покровитель, серьезно огорчилась, когда он стал с горячностью жаловаться на новую совбюрократию, которая не хочет-де слушать никаких доводов разума и совести. «Что вы, что вы, дорогой мой Александр Серафимович! Что вы! Есть куда более насущные проблемы, задачи
Он отказался и ушел разъяренный и раскаленный, с больным сердцем и вот уже несколько дней места себе не находил. А тут еще сын как-то напомнил в письме с фронта: «Пана, как со статьей о казаках? Кровно необходимый материал для политработы!»
Но что же он мог сейчас сказать Миронову, сугубо военному человеку с передовой, далекому, возможно, от этих «внутренних» борений и разногласий? Да и удобно ли?
Пили чай, смотрели испытующе друг на друга, почти как чужие, и что-то уже назревало, открывалось в этом молчании, какая-то подспудность мысленная... Серафимович сказал по-старчески бурчливо, уклончиво:
— В Ильинское хотят меня запрятать, в санаторий для политкаторжан, представьте... Подальше от больных вопросов!
— Это где? — осведомился Миронов.
— Бывшая усадьба великого князя Сергея Александровича, которого тогда убил Каляев... Помните? Да. Близко, но — подальше от дел.
— Меня вон на Западный фронт перебрасывали. Такая у них политика, — кивнул Миронов. — Сразу-то и не разберешься, а потом проясняется...
Он был, оказывается, не очень-то провинциальный человек, тоже следил за ходом событий в центре. И что-то прорвалось, не выдержал Серафимович, заговорил.
— Знаете, когда-то в отрочестве и далекой юности я был страшно религиозен. Да. Часами стоял и мотал рукой перед иконой... И что странно, вера моя почему-то не приносила просветления, высоты, благодати, как это бывает в церкви, на торжественном богослужении. Была в моей вере какая-то тяжелая и жестокая, как туча, угроза. Что-то было не православное в ней, а скорее католическое, страх божий... Так вот и сейчас ощущаю я нечто похожее, когда в недрах новой нашей системы проясняется иной раз некое чуждое течение, что ли... Не знаю пока, как его назвать даже: фракция, уклон, крыло — или как? Во всяком честном начинании словно натыкаешься грудью на острое, всякая верная идея исподволь доводится до абсурда...
Миронов слушал внимательно, молча, но отчего-то болела душа, когда он угадывал знакомые наблюдения и выводы, которые подтверждали и его собственные сомнения.
— Вы нашли верное сравнение, — сказал он. — Католичество под личиной православного миссионерства. Без учета каких-либо интересов и мнений обращаемых низов...
— Да! — сокрушенно вздыхал Серафимович. — Иной раз сдается даже (дай бог, чтобы я ошибался!) что среди нас же, на политическом уровне так сказать, суетятся людишки, которым как будто на руку все эти бедствия и лишения простонародья, вся эта разруха. Но зачем? К чему? Не могу понять, хоть убей! А наряду с тем все новые и новые факты подобных действий, отсекание всего живого, внесение хаоса, глушение памяти... — Шумно вздохнул, задумался и спустя время добавил: — Не могу ничего простить и старой русской интеллигенции! Ушли от дела, насмехаются тайно, саботируют, а ведь «свято место пусто не бывает»! Значит, приходят другие, вместо Репина учит картины писать теперь какой-то Татлин, не слышали? А этим другим будущность России если и нужна, то лишь из корысти!