Красные финны

Петров Иван Игнатьевич

Легко и быстро мы в те годы налепливали ярлыки и кулаков, и кулацких сынков. Изредка вспоминали Черниговского. Добром, по-хорошему. Товарища мы в нем потеряли и верного друга.

Усталость одолевала, но было не до сна. Прошли уже сутки, и никаких положительных результатов не добыто. Тут сон не берет! И работы тоже много. У Дробина свои заботы — подобрать надежных казаков в разведчики. У меня и у Черниговского — разместить отряд на ночлег, кормление, водопой и перековку коней. И мало ли еще что. И главное — беседа с этим

задержанным в Будюмкане.

Товарищи, по-видимому, верно определили — враг! Злобный, неопытный только в таких делах. Труслив тоже и сильно напуган. Смотреть в глаза избегал, изворачивался и врал. Мы уже намечали использовать его для дезинформации и поэтому правды от него и не добивались. Лишь бы он поверил, что мы ему верим и проглотил бы нашу легенду. Ничего больше от него не требовалось.

— Так точно все было. Игнашка Астафьев и которые с ним. Все они только мутят.

— Что же вы, казаки, не остановили его? Арестовали бы.

— Остановить или арестовать Игнашку Астафьева? Он же не один был. С ним сила! — И после, заметив, что проговорился и сказал лишнее: — Я там и не был тогда. Уже неделя, как я на этом берегу Газимура. Собрали нас и послали. Патрулировать будете, сказали, пока лед пойдет…

— Как вы об этих убийствах узнали?

— Сказывали казаки. Узкие там места есть, и через реку можно переговариваться. Казаки подъезжали к реке и передавали.

— Что эти казаки вам говорили?

— Будто сходку там созвали. К вечеру того дня, когда лед поднялся. Всех казаков вызвали. Астафьев там, Игнашка, и с ним многие, даже незнакомые вовсе. С оружием они трибунал избрали. А Игнашка и указывал, кого надо связать и убить. Так и делали. Не так, чтобы один кого хочешь убивал, а чтобы многие одного били. Игнашка и которые с ним требовали: «Всему миру вредили, всем миром и карать». А того начальника из ОГПУ убивали все казаки. Тут следили, чтобы били все, хотя и не живого уже…

— И много так перебили?

— Не так что много. У нас до двадцати человек и восемь или десять в Аркие…

— Да, немного, значит. А трупы куда?

— В тайгу завезли и там с обрыва бросали, шакалам. А того начальника из ОГПУ в мякиш поколотили-порезали, и что осталось в лужу сбросили. В грязную, за кладбищенской оградой. Такого не повезешь..

— Вы, стало быть, не убивали?

— Как можно! Разве б я…

— В Будюмкан вы зачем поехали?

— Предупредить! Сказать, чтоб ховались. Наши же на них пошли. Все с оружием. Разве тут будюмканцы устояли бы? И зачем, чтобы казаки на казаков боем шли? И наш начальник еще мне сказал, чтобы я в Будюмкане его знакомого нашел и тому бы сказал…

— Не поверили вам там, в Будюмкане?

— Не застал я того казака. Другим начал сказывать и те не поверили. Еще и наши не поспели ко времени…

Ясно все. Противно и пора кончать.

— Не находим мы вашей тут вины. Сами не убивали и еще и будюмканцев спасти намеревались. Или вы не все нам верно рассказывали?

— Все верно! До точности верно.

— Ну, тогда что ж, пообедайте и езжайте домой. Или вы куда еще намеревались?

— Куда

там! Я домой. Если реки еще переезжать нельзя, в тайге у костра посижу.

— Да, лучше, наверное. Время такое тяжелое.

В столовой у окна посадили, чтобы двор ему был хорошо виден. Он должен сам все заметить, выглядеть! Вдоль ограды, против окон, пограничники канатную коновязь натягивали. Дробин и Черниговский ее на части ногами измеряли, по числу коней в эскадроне, и, увлекаясь, называли эскадрон Второго полка ОГПУ.

Пообедав, казачишка выехал удовлетворенным. Не только скрыл от пограничников свою принадлежность к банде убийц, но еще и выследил подготовку к размещению целого красноармейского эскадрона. Это ли не успех!

И мы в обиде не оставались. За участие в банде он свое получит, когда настанет время. Эскадрон же выдуманного кавполка, хотя и «липовый», запутает карты бандитского руководства и в течение нескольких дней будет волновать его не меньше, чем любой другой самый натуральный эскадрон.

Я и Черниговский решили заночевать у Дробина, вечного холостяка. Все трое еле держались на ногах. Но уснуть не успели, прибежал дежурный:

— Воровский приехал и вызывает.

Подошли и, как положено, представились. Тот не в духе оказался или просто власть показать хотел:

— Много спите, товарищи, даже вечером в такое время.

— Сон спокойный. Вот и спим, — сказал я.

— Сон я отгоню. Утром выезжаем на Газимур, в Дакталгу.

— Завтра выезд невозможен. Мы уже все рассчитали на послезавтра. Нужен отдых коням и перековка. Вьюки только к вечеру завтра будут…

— Выступаем завтра в 6.00. Поняли?

— Это безумие…

— Вашего совета не спрашиваю, а приказываю: выступаем завтра в 6.00. Что вам не понятно?

— Люди тут намечены для разведки, и надо с ними как следует поработать…

— А до этого кто вам мешал с ними работать? Разведку тоже на себя беру. Ваше дело — выполнять мои приказания, пока я вам это доверяю…

В 6.00 так и поехали, подавленные и удрученные. Вьюков приготовить не успели и поехали без станковых пулеметов Овес только в саквах, на день. Сена вовсе не брали. У бойцов «сухой паек» на один день и только по одному боекомплекту на экземпляр оружия. И это зная, что до Газимура полсотни километров, и вовсе не ведая, как и когда нам удастся реку преодолеть. Или, возможно, придется форсировать под огнем. И какие пятьдесят километров! По тайге, по болотам, по камням и через бурелом…

Дачники, одним словом!

Худшие опасения оправдались. Через Газимур в тот день переправиться не удалось. Ледоход заканчивался, но лед шел и был еще слишком грозным. Не имея фуража и продовольствия в запасе, Воровский приказал возвратиться.

Может быть, он и понял свою вину. Но признать ее не хотел и искал спасения для себя или хотя бы маленькой лазейки:

— Я заболел. Примите командование.

— Только на месте и только по письменному приказу.

— Погубить хотите? Не выйдет! Я и ваши дела знаю и покажу. У меня в Хабаровске «рука»…