Красные и белые. На краю океана
Шрифт:
ГЕРОЙ РЕВОЛЮЦИИ РУССКОЙ.
24
«Не только гения и каких-нибудь качеств не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых высших человеческих качеств — любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно...
Избави бог, коли он человек, полюбит кого-нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо, что нет...»
— Вот это да!— восторженно застонал Саблин, бросая на
15
столик истрепанный
— Что ты сам с собой разговариваешь? — спросил Никифор Иванович, открывая дверь в салон.
— Читаю «Войну и мир» и удивляюсь: Толстой написал то самое, про что думаю я. Поразительное сходство!
— В чем же ваше согласие?
— Толстой говорит: хорошему полководцу не нужны ни любовь, ни поэзия, ни искусство,.ему противопоказаны жалость, философские раздумья. Иначе полководец не в состоянии одерживать победы, а ведь и я толкую про то же.
Никифор Иванович полистал книгу, перечел строки, восхитившие Саблина.
— Не могу согласиться с Львом Толстым. Наш командарм — живое опровержение его слов. В Тухачевском как раз есть достоинства, не свойственные, по мысли Толстого, хорошему полководцу. Но между взглядами Толстого на полководцев и твоей философией жестокости, Давид, нет ничего общего. Твоя философия-сестра мелкобуржуазного анархизма, и это меня беспокоит...
— Какой я буржуй! И я ненавижу анархистов, как всякий дисциплинированный революционер. А в Смольный я пришел сразу *же после штурма Зимнего дворца. Явился в Реввоенсовет и предложил свои услуги. А вы про меня — буржуй, анархист! Ведь надо же, а!
— Извини за откровенность, Давид, но в революции такие люди, как ты, ищут выгоды, о карьере, о жирном благополучии мечтают такие архиреволюционеры.
— Нет, Никифор Иванович! Меня или Троцкого новыми буржуями вы не сделаете. Мы — единомышленники во всем.
— Единомышленники до первого крутого поворота. А там и дорожки врозь, и начнете талантливо бесчестить друг друга. Я Троцкого знаю давно, знаю, что он может и так, может и иначе. — Никифор Иванович достал из сейфа папку с бумагами.— Иди, Давид, прогуляйся, а я поработаю.
Саблин надел кожаное пальто и направился к двери.
— Подожди минутку. Вечером допроси колчаковских перебежчиков, да смотри, при допросе не хватайся за револьвер. Колчаковские солдаты — те же мужики, насильно мобилизованные, им надо глаза на революцию открывать, а не грозить трибуналами. От постоянных угроз люди звереют,— сказал Никифор Иванович.
Уже второй месяц Саблин служил в Особом отделе Сиб-уралбюро. Никифор Иванович был строг и не позволял своим сотрудникам своевольничать. Суровая дисциплина раздражала Саблина, но, побаиваясь Никифора Ивановича, он вел себя сдержанно.
Колчаковцы оставили в Петропавловске богатые запасы ору* жия, провианта, обмундирования. Командиры
На перроне Саблин столкнулся с Грызловым; комбриг куда-то спешил, но все же остановился.
— Эк вырядился! Пальтецо желтого хрома, сапожки со скрипом, наганчик — игрушечка. А хром-то первущего сорта. Народ в отрепьях гуляет, а ты словно старорежимный щеголь,— заговррил Грызлов.
— Каждому свое. Я властью облечен, мне нельзя в затрапезном виде. Курить хочешь? — Саблин достал из кармана коробку с сигаретами. — Японские, трофейные.
— «Мундир английский, погон российский, табак японский, правитель омский...» — пропел Грызлов модную частушку.— Еще верховного правителя в плен, не взяли, интервентов из Сибири не вышибли, а в ихних мундирах щеголяем, табачок ихний покуриваем. Ты что сейчас делаешь?
— Вечерок свободный, можно и развлечься. У меня есть девочки на примете.
— . Тоже трофейные? — усмехнулся Грызлов.
В нежных хлопьях торковали голые деревья, дымы пожаров лениво передвигались над степным притихшим городком, в сумерках еще каркало воронье, брехали собаки.
Саблин,^ в добродушном настроении от случайной встречи с женщиной, возвращался чуть хмельной, сдвинув на левый висок фуражку, спрятав кулаки в карманы забрызганного грязью пальто, намокшие полы с шорохом терлись о голенища охотничьих сапог.
— П(}годь немножко, товарищ комиссар,— остановил его какой-то человек. — У нас в мастерских сегодня семеро арестовано, за саботаж будто бы взяли, а напраслина это. Я к тебе с жалобой приходил, только денщик не пустил, а сейчас ты сам повстречался.
— Что ж тебе нужно?
— Как что? Освободить надо мастеровых-то! Зря их заграбастали.
— Без причин не заграбастаем, если взяли, значит, за дело,— строго ответил Саблин.
— Тогда пойду к этому, как его, председателю Сибура... бюра...
— Научись сперва слова выговаривать. За что-нибудь да взяли же мастеровых?-
На митинге маленько пошумели: дескать, Советская власть вернулась и сразу хлеб для голодающих погнала. А нам здесь одну селедку жевать?
— Вся республика сегодня одну селедку жует.
— Тогда всю республику под арест и возьми...
— Ты, вижу, на язычок-то остёр. Ладно, приходи утром, разберемся с саботажниками.
Еще у вагона Саблин услышал голоса Тухачевского и Ни-’ кифора Ивановича!
— Отдыхая, мы даем отдохнуть и врагу. А это опасно, Ни-кифор Иванович. Лишь непрестанный натиск может Сокрушить Колчака,— говорил командарм.
Саблин неприязненно подумал: «Везет же этому дворянчику. Командиры ему подражают, Никифор Иванович ему покровительствует. А ведь щенок-то не нашей породы. Ну, да поживем— посмотрим, где-нибудь да споткнется!»