Красные и белые. На краю океана
Шрифт:
— Говорил, распутица-де. Реки вскрываются-де...
— Кто же настоял на отъезде?
— Павел Данилович. Как председатель Тобольского исполкома, он потребовал отправки Романова. И он был прав, обстановка в городе опять накалялась. И мы решили ускорить отъезд. Ненадежная охрана была заменена большевиками. Николаю Романову объявили о предстоящей отправке, он согласился ехать, но заартачилась его жена...
— Что за выражение — заартачилась? Александра Федоровна— русская императрица.
— Бывшая, не забывайте.
—
— Нет. Впрочем, да. Мне что-то понадобилось, и я вошел в переднюю залу. Там была она. Увидев меня, попятилась и смотрела ненавидящими глазами. Да, это был и палящий, и сверлящий, и еще черт знает какой взгляд.
— Я предупреждаю вас! — вспыхнул ротмистр.
— А-а, бросьте! Вы спрашиваете, я отвечаю. Но это все глупые мелочи. Когда мы наконец объявили Романову о выезде, бывшая царица сказала, что не поедет, что болен Алексей. Мы все же решили выехать. Отправились ранним апрельским утром по снежному насту. На одиннадцати тройках.
— Быстро ехали?
— От Тобольска до Тюмени — двести пятьдесят верст. Мы в самую распутицу отмахали их за двое суток.
— Народ знал, кого везете?
— В том-то и дело, что узнавал. В деревнях улицы были усеяны мужиками и бабами. Они кричали вслед...— Воронин прикрыл ладонью рот, покашлял в бороду.
— Что кричали люди?
— Отцарствовал! Отвоевался! Ну и так далее...
— Я вам не верю,— положил карандаш Долгушин. Зрачки его расширились, сердце подобралось к горлу. — Я не верю вам,— повторил он, понимая, что Воронин говорит правду.
— Ну зачем мне врать? Ну зачем?
— Никаких происшествий в пути не случилось? Даже мелочей? Не помните ничего?
— К чему мне помнить всякие пустяки?
— Все, что касается государя,— не пустяки.
— А бывшей царицы?
— Одно и то же.
— Тогда я вспомнил один пустячок,— язвительная усмешка появилась на губах Воронина. Й растаяла. — Можете записать в ваши монархические анналы. Бывшая царица всплакнула и долго крестилась на одну избу в селе Покровском, которое мы проезжали...
— Село Покровское? Почему оно взволновало ее величество?
— В этом селе родился Григорий Распутин. Разве вы не знаете?
Долгушин вздрогнул. Язвительную усмешку Воронина он воспринял как личное оскорбление. Ненависть к Распутину он сразу перенес на своего подследственного, но все-таки нашел силу притушить ее. Как можно спокойнее сказал:
— Мне понятно ваше скверное торжество. Распутин —позор царственной фамилии и истории русской. Распутин — козырной туз в ваших руках, я это хорошо понимаю...
— А большевики не козыряют Распутиным. Мы только говорим, до чего докатилась монархия. Распутинщина всего лишь маленькое пятнышко зараженного неизлечимой болезнью организма.
Эти слова обожгли Долгушина: он опять выскочил из-за стола, поднимая кулаки, и прокричал
— Распутин! Распутин! Если произойдет чудо и большевики победят — они должны поставить Распутину монументы. Из чистого, червонного золота! Да, да!
Тихий ручьистый смех остановил вскрики ротмистра. Воронин смеялся так обезоруживающе, что Долгушин опустил поднятую для удара руку. Крупными шагами прошелся по кабинету, мимоходом взглянул на портрет императора, но уже не почувствовал душевного трепета.
— Итак, вы прибыли в Тюмень. А потом что, потом что? Что у вас случилось в Тюмени? — стал спрашивать он торопливо, нервно и ожесточенно.
— А то, что Яковлев-Мячин попытался двинуть поезд с Романовым в Омск. Прямо в ваши руки. Но мы не позволили увезти бывшего царя. Яковлева-Мячина объявили вне закона, он успел перебежать на вашу сторону. Уральский исполнительный комитет приказал, если поезд все-таки пойдет в Омск, взорвать вагон с царским семейством...
— И вы бы взорвали?
— Да. Безусловно.
Долгушин присел на край стола, опустил голову, засунул руки в карманы. Он потерял всякий интерес к допросу, не хотелось спрашивать, не хотелось записывать. Потускневшим голосом поспешно досказал за Воронина:
— И государя вы привезли в Екатеринбург. И поместили его вот в этот самый особняк. И расстреляли его, когда поняли, что белая армия возьмет город...
— Бывшего царя, конечно, судили бы на глазах всего мира,— ответил Воронин. — Но вы хотели сделать Николая Второго знаменем борьбы с революцией. Мы уничтЪжили ваше знамя. И вы будете уничтожены, потому что невозможно бороться с народом.
10
Князь Голицын, улыбаясь длинной, чуть брезгливой улыбкой, встал из-за стола, протянул обе руки навстречу английскому консулу Престону. Провел его к креслу, осторожно усадил, сам присел на краешек стула, не гася гостеприимной улыбки.
Престон поудобнее уселся, вытянул ноги, заговорил, слегка коверкая русские слова:
— По пути к вам, ваше сиятельство, я заглянул на черный рынок. Там все продается и все скупляется. По высокой цене скупляется золото, произведения искусства, уральские драгоценные камни. Скупляются деньги, особенно фунты стерлингов. Меня прямо-таки поразило, что на черном рынке сегодня десять сортов денег и на каждый сорт свой курс.
. — По тому, кто какие деньги сейчас покупает, можно узнать, к какому обществу он принадлежит,—печально ответил Голицын. — Мужики скупают гривенники, мещане и буржуа «керенки», дворяне — золотые червонцы и екатерининские ассигнации. «Катеринки» напоминают нам о недавнем величии Русской империи.
— О-о! «Катеринки»! Сторублевые ассигнации с портретом Екатерины Великой? В городе, носящем ее имя, естественно ценить ее деньги.
— Екатеринбург назван в честь Екатерины Первой,— мягко поправил Голицын.