Красные орлы
Шрифт:
Трех братьев отца арестовали на сенокосе у озера Маян.
Всего по волости схватили человек тридцать и отправили в Бродокалмак. Потом одного из папиных братьев, дядю Матвея, отпустили избитого в кровь, Митрофана освободили, как малолетнего, а третьего, дядю Сергея, тоже коммуниста, засадили в тюрьму вместе с отцом.
Где они сейчас, что с ними?
Павел Мамонтович, который дружил с папой, рассказывал, что вечером накануне ареста у них был раз говор о создании своего боевого отряда. Уже имелись и винтовки, полученные из Камышлова. В волисполкоме дежурили по двое вооруженные коммунисты. В роковую ночь
На фронте нет-нет, да и узнаешь что-нибудь об отце. В Петрограде уж, конечно, таких известий не получишь.
Петроградская жизнь
Поезд подошел к Петрограду в одиннадцать часов дня 25 января. А за дневник я сумел взяться только ночью.
Впечатлений столько, что не знаю, с чего и начать.
Еще из окна вагона я увидел большие питерские заводы. Их так много, что и представить трудно. Один кончается, другой начинается. Всюду дымят высокие кирпичные трубы. Охта, наверно, в несколько раз больше всего нашего Камышлова. А ведь когда-то Камышлов казался мне большим городом.
Опять невольно все сравниваю с Камышловом. Взять, например, Петроградский вокзал. В Камышлове такого размера лишь паровая мельница, да винокуренный завод, и то вряд ли. Военная казарма куда меньше.
А сколько на вокзале народу! И какая разнообразная публика!! Кто в военной одежде, кто в деревенской, кто в городской. У некоторых огромные, тяжелые мешки, другие совсем налегке. Толкотня, ругань. Я даже поначалу растерялся. Но потом вместе с товарищами через одни двери, другие, третьи вышел на площадь.
Впервые увидел трамвай. Но увидеть легко, а сесть в него — трудно.
Чтобы не мёрзнуть, прошлись по площади, посмотрели памятник Александру III. Ничего интересного и красивого: на неуклюжей, толстой лошади сидит такой же неуклюжий и толстенный городовой. Только и всего.
Можно было бы ехать на извозчике. Их тут немало. Зазывают: «Давай прокачу, недорого возьму!» Но мы воздерживаемся. Нам ехать далеко, и, конечно, это обойдется в копеечку.
В конце концов удалось штурмом взять трамвай. Давка невероятная. Я протиснулся к окну, подышал на стекло и стал наблюдать через проталинку.
На тротуарах, мостовых — сплошные сугробы. Даже рельсы заметены. Трамвай идет медленно. Иногда останавливается, ждет, пока расчистят путь. Снег убирают женщины. Их мало, а снегу очень много.
Несмотря на сугробы, беспорядок, видно, что город красивый. Я не мог оторваться от окна.
Еще на вокзале комендант нам объяснил, до какой остановки ехать и как пройти в гостиницу, где для нас подготовлены места.
На доме, к которому мы подошли, большая железная вывеска: «Меблированные комнаты Червонная Русь».
Впервые за свою жизнь попал в гостиницу и сразу же был разочарован. На лестницах грязь. Коридоры длинные, холодные и темные, хотя освещаются не керосином, как у нас в Камышлове, а электричеством.
И все-таки после фронта, давки в вагоне здесь не так уж плохо!
Нас разместили по комнатам. В каждой два — три человека. Я прилег на кровать и почувствовал блаженство. Первый раз в жизни лежал на настоящей кровати с пружинным матрацем. В деревне спал на полатях и на полу, в Камышлове — на каком-нибудь диванчике или железной
К вечеру в наших комнатах появились незваные гости. Прямо без стука заходили какие-то накрашенные и напудренные молодые женщины. Садились на стулья, на кровати. Бесцеремонно обращались к нам:
— Эй, миленочек, дай закурить, угости папироской.
Выпроводишь одних, появляются другие. Женщины эти нигде не работают и не хотят работать. Их интересует одно — нет ли у нас денег или продуктов. До поздней ночи они фланировали по коридорам.
Настроение испортилось. Гостиница показалась мне грязным притоном.
Когда первое возмущение прошло, я задумался. Если бы эти женщины жили в нормальных условиях, если бы они получили образование и труд по душе, разве стали бы такими, разве опустились бы? Конечно, нет!
Многое, наверно, мне предстоит узнать и понять за время петроградской жизни.
Удалось все-таки выбраться из «Червонной Руси». Жизнь там стала совершенно невозможной. Обращались в контору, разговаривали — ничего не помогло. Нашествие непрошеных посетительниц продолжалось. Отбою не было. Хорошо, что эти так называемые «меблированные комнаты» не сегодня — завтра закроют.
Теперь совсем другое дело. Нас разместили в Смольном. Раньше, в царские времена, в этом здании жили и учились дворянские дочки. Смольный тогда именовался «Институтом благородных девиц».
Во время революции, в октябре 1917 года, здесь был штаб большевиков. Товарищ Ленин отсюда руководил пролетарским восстанием.
Сейчас в Смольном — Петроградский комитет РКП (б). Нижний этаж отвели для наших курсов. Тут все под боком: классы, библиотека, канцелярия, кухня, столовая.
Курсы наши называются военно-агитаторскими, подчинены они Петроградскому военному округу. Учиться будем долго — месяца три. Нашего брата, красноармейцев, набралось человек полтораста — двести. Еще больше гражданских — человек четыреста, из всех губерний Северной коммуны [2] . Мы после курсов станем военными агитаторами в полках, они — работниками на селе.
2
Северная Коммуна (или Союз коммун северной области) организовалась в марте 1918 года. Территориально охватывала Петроградскую, Новгородскую, Псковскую, Архангельскую, Вологодскую и Олонецкую губернии. Имела свой ЦИК и Совет Комиссаров, которые руководили работой губернских советов. Существовала до 24 февраля 1919 года.
Присматриваюсь к курсантам. Очень уж разный народ. Много людей зеленых, не видевших ни армии, ни завода, ни деревни.
Позавчера с несколькими такими же приезжими красноармейцами, как и я, гулял по городу, осматривал Дворцовую площадь и Зимний дворец. Стены дворцового корпуса, поврежденные во время левоэсеровского мятежа, уже заделаны.
Несколько часов мы провели во дворце. Бродили по лестницам, смотрели картины, мебель, заглянули в царские покои.
Больше всего меня заинтересовала комната, в которой жил Степан Халтурин. Сюда он тайно приносил динамит. Потом устроил взрыв, чтобы убить царя. Степан Халтурин — настоящий революционер. Он не ведал страха.