Красные волки, красные гуси (сборник)
Шрифт:
– Ты больше не боишься, что нас найдут по запаху дыма? – на всякий случай спросил он, и тут же одернул сам себя; сейчас девочка казалось почти нормальной, а он нечаянно мог вновь возбудить в ней очередной приступ подозрительности.
Уля равнодушно пожала плечами:
– Сейчас не опасно. Вечером будет опасно. Надо спешить. Нужны силы. Нужно кушать.
– Вот как, – неловко сказал он, – значит, вечером…
Рытвины и трещины в почве сменились плотным жестким грунтом, и он вдруг понял, что они идут по старой, убитой,
– Откуда дорога, Уля?
Девочка рассеянно отозвалась:
– Когда-то давно. Большой человек. Много людей. Очень давно.
Он знал, везде, от гор до соленого внутреннего моря, ходили рассказы о воинах Чингисхана, точно могучий поток переваливших через здешние холмы и пустыни. Местные жители уверяли, что странные пирамидальные насыпи камней, возвышающиеся тут и там, поставили по велению грозного хана его воины – каждый всадник положил по камню, а в результате – огромные холмы по всей выжженной степи. Но не по дороге же они скакали на своих мохноногих лошадках?
Местность вокруг мало-помалу начала оживать: пролетели с гортанными криками белобрюхие рябки, с неба доносились песни жаворонков, а высоко над ними парил в вышине черный крест ястреба. Он машинально было потянулся к ружейному ремню, но Уля быстро положила ему на локоть маленькую смуглую руку.
– Нельзя, – сердито сказала она, блестя зубами, – нельзя. Зачем?
И правда, зачем? Он вдруг подумал, что и не заметил, как его страстный интерес ко всему живому превратился в механическую тягу к убийству. Но когда-то же это произошло.
До сих пор он отговаривался тем, что его профессия важна для науки. Что тихони-студенты, громогласные шумные аспирантки с папиросой в желтых, с обкусанными ногтями пальцах, старенькие профессора – очки в тонкой золоченой оправе, козлиная бородка, бледные руки в старческих пятнах – когда эти люди последний раз были в поле? – будут изучать привезенные им из дальних странствий бесценные экспонаты, наверняка узнают что-то новое, важное и интересное. Что? Что вообще можно узнать, рассматривая шкурку мертвой птицы, мертвого зверя – пускай и обработанную по всем правилам таксидермического искусства. Определить их принадлежность к редкому и исчезающему виду? Ну ладно, определили. Дальше-то что?
– Извини, Уля, это я так… по привычке.
– Ты тоже будешь большой человек, – непоследовательно сказала Уля, – тебе не надо будет убивать. Покажешь пальцем – и все.
– И все… Ясно. Долго еще идти?
– Нет.
На рыжем иссохшем грунте наконец-то появились тени. Свет, отбрасываемый в небо далеким солончаком, сделался алым – в потемневшем глубоко синем небе плавало огненное пятно. Уля начала беспокоиться – она вздрагивала и быстро, торопливо оглядывала окрестности, точно вот-вот готовая вспорхнуть птичка.
– Ты чего? – на всякий случай спросил
Она приложила тонкий смуглый с беловатым полумесяцем ноготка палец к губам, прислушалась, покачала головой. Он на всякий случай тоже осмотрелся – девчонка обладала удивительным свойством, ее страх передавался ему с той невероятной скоростью, с какой лесной пожар охватывает еще крепкие зеленые деревья.
Только теперь стало ясно – то, что он поначалу принял за холмы, оказалось занесенными песком и щебнем куполообразными древними постройками; стены из растрескавшейся глины, кое-где грозившие вот-вот обрушиться.
Надо же… впрочем, на подобные оставленные поселения в этом краю он наталкивался – и не однажды. Все дело в воде. Уходит вода, уходят люди.
– Тут есть вода, – сказала Уля, точно угадав его мысли. – Совсем мало. Но есть.
– Хорошо, – он пожал плечами.
Похоже, им придется заночевать здесь. На деле ночь в таких развалинах опасней, чем под открытым небом. Оставленные людьми жилища занимают не только филины и домовые сычики, степные кошки и лисы, но и ядовитые змеи и скорпионы.
Солнце опустилось еще ниже, в неподвижном воздухе висела красновато-золотистая пыль, все вокруг, казалось, было присыпано этой пылью, бархатно-переливчатой, точно пыльца на крыльях бабочки. Бурая растрескавшаяся земля тоже оказалась теперь где багряно-золотой, где лиловой, и среди этих быстро движущихся, теней ему вдруг почудилось какое-то шевеление за камнем, влажный красноватый отблеск, словно бы там, припав к земле, прятался кто-то, облитый сгустившейся на жаре бычьей кровью.
Он застыл, положив руку на ружейный ремень, но вокруг было тихо, только зудели вдалеке, на грани слышимости, невесть откуда взявшиеся зеленые мясные мухи.
– Я говорила, надо было убить его, – прошептала Уля.
Он досадливо дернул головой.
Галлюцинация. Голову напекло.
Чушь, не может быть у двух человек сразу одинаковая галлюцинация. Или может?
Не галлюцинация – иллюзия. Воздушные зеркала, выпуклые и вогнутые воздушные линзы, любой предмет кажется то больше, то меньше, чем он есть на самом деле; то, что прячется там, за обломком скалы – просто раненая лиса, их тут полно. Отсюда и мухи.
– Сейчас светло, – Уля по-прежнему говорила шепотом, – надо успеть. Когда станет темно, будет совсем плохо.
Он хмыкнул. Ночь в пустыне наступает стремительно.
– Смотри! Смотри!
Она схватила его за руку. Пальцы у нее были цепкие и горячие.
Сначала он не понял – птицы и птицы. Потом спохватился – пара уток летела над глинистыми холмами, порой почти касаясь земли. Утки действительно были красными – ярко-алыми, с пурпурным и золотистым отливом – лишь миг спустя он понял, что всему виной яростный закат, окрасивший их оперенье в тона, скорее присущие радостным птицам райских островов.