Красный дом
Шрифт:
– Здравствуй, Ева. Так здорово, что ты приехала нас навестить.
Сами слова приятные, но он раздражен. А учитывая, сколько времени мы не виделись, мало приятного. Интересно, из-за чего они спорили.
– Я рада быть здесь, – говорю я, но на самом деле это не так.
Кухня, как всегда, в полном порядке, сверкает чистотой и отполированными поверхностями. Всем своим видом напоминает о том, как неловко мне раньше было просто от того, что я существую, как я не могла не оставлять крошки и разводы на этих отполированных поверхностях. Белые статуэтки все
Женщина склоняется над разделочным столом, режет большим ножом что-то похожее на батат. Высокая и худая, с длинными рыжими волосами. Она поворачивается и восклицает:
– Боже! Ева! Как мило! – Она подходит ко мне, обнимает, но продолжает держать в руке нож, и от этого я нервничаю. От нее пахнет медом и фрезиями. – Боже, сколько времени прошло!
– Я рада вас видеть, – говорю я, но уже начинаю нервничать. Что они теперь обо мне подумают? Я им понравлюсь больше, чем раньше?
Создается впечатление, что между нами негласное соглашение. Мы не станем говорить про инцидент с Нейтом Армитеджем, который по сути положил конец нашим отношениям и стал причиной моего бегства отсюда. Они поверили в жуткие вещи обо мне, не поддержали меня, как должна была бы поддержать семья, как, я знаю, поступила бы моя настоящая семья. Ясно, что не будет никаких извинений или попыток что-то исправить.
– Случившееся с Пегги так ужасно, – говорит Делла, а я гадаю, рассказал ли ей Грегори, что я знала: с Пегги что-то было не так, но я никому не сообщила об этом.
Делла берет меня за плечи, отстраняет на расстояние вытянутых рук и всматривается в мое лицо.
– Что у тебя с волосами? – восклицает она. – Что ты с ними сделала?
Это как раз в стиле Деллы. Я ее чем-то раздражаю, но она не скажет ничего прямо, а будет критиковать за что-то другое, чтобы мне стало плохо.
– Что не так с моими волосами? – спрашиваю я.
Она отпускает меня.
– Просто с этой прической ты выглядишь бледной, вот и все.
Я не отвечаю.
– Как ты себя чувствуешь?
Делла всегда была одержима моими чувствами. В детстве меня постоянно внимательно рассматривали и оценивали. Из-за этого жизнь казалась мне работой, на которой я все время нахожусь под неусыпным контролем. Если я вела себя как-то не так или испытывала неправильные эмоции, то знала, к каким выводам они придут – или я так испорчена, что меня уже не исправить, или еще хуже – я такая же, как мой брат. Грегори и Делла никогда не хотели иметь детей и уж точно не хотели такого ребенка, как я.
– Со мной все в порядке, – отвечаю я.
– Расстраиваться – это нормально, Ева. Здесь ты можешь демонстрировать свои эмоции.
Меня здесь осудят, если я продемонстрирую не те эмоции, но также осудят и если я не продемонстрирую никаких. Я понимаю, что допустила ошибку. Я думала, что хочу с ними
– Как вы оба? – спрашиваю я. – Никто не дежурит рядом с домом, пытаясь сделать фотографии?
– Нет, – отвечает Делла. – Не пора ли тебе уже перестать от всех скрываться? Наверняка такая жизнь тебя изматывает. Я вижу это по твоему лицу. Я уверена, что мы уже успели наскучить миру.
Я сглатываю, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы, готовые пролиться. Она права. Я измотана. Но миру мы не наскучили. Убийца в вегетативном состоянии, его младшая сестра, которая пряталась со змеями, – даже спустя столько лет это продолжает увлекать людей. И возможное существование скрытого уровня в игре всегда вызывало безумные споры и рассуждения в социальных сетях, и они только усилились после объявления награды. Но Делла гордится тем, что не ведет социальные сети и ничего в них не читает.
Я стою рядом с посудомоечной машиной и чувствую себя неловко. Никто не предлагает мне присесть. Я не знаю, о чем говорить. Нам нужно решить, будем ли мы убивать Джозефа, но кажется, что еще рано приступать к обсуждению этого вопроса. У меня никогда не получалось вести разговоры. Не знаю, объясняется ли это лицевой слепотой или и без нее от меня не было бы никакого толку.
Делла возвращается к своему батату, но режет его так агрессивно, что я представляю, как она отрезает себе палец.
– Нужно организовывать похороны, – в конце концов говорит она. – И конечно, твой дядя взвалил все это на меня.
– Я могу помочь, если хочешь, – предлагаю я.
– О боже, нет, в этом нет необходимости.
– Что вы обсуждали перед моим приездом? – спрашиваю я.
– Ничего, – отвечает Грегори. – Мне нужно посоветоваться со своим адвокатом перед тем, как обсуждать этот вопрос.
– Завещание бабушки?
Грегори и Делла переглядываются, наконец Делла кладет нож на стол.
– У нее была старческая деменция, – объявляет Грегори. – Она совершенно выжила из ума. Завещание не имеет силы. Мне нужно отправить ответное письмо адвокату и договориться о встрече.
– У нее не было никакой деменции, – говорю я. – Что в завещании? Она оставила все приюту для кошек?
У меня такое ощущение, будто внутри у Грегори что-то вспыхивает. Он смотрит на меня с яростью и орет:
– Я не знаю, почему ты спрашиваешь, Ева. Я уверен, что ты знаешь о содержании завещания.
– Что ты имеешь в виду? Сядь и объясни мне, что происходит.
Конечно, Грегори и не думает садиться.
– Я удивлен, что ты вообще хочешь тот дом, – говорит он. – Ты же понимаешь, что не сможешь его продать. Он будет камнем на твоей шее. Никому не нужен дом, в котором были совершены убийства, да еще и постепенно погружающийся в болото.
Я злюсь.
– Я на самом деле не понимаю, о чем ты говоришь, черт побери. Почему бы тебе просто не объяснить мне, о чем речь?
Делла с грохотом захлопывает дверцу шкафчика.