Красный сфинкс
Шрифт:
И добавлял: «А я-то сам? Я создаю художественные миры?… Ну и выбрали мы профессию!»
«Вот рассуди, – говорит герой рассказа „Практика воображения“, – могла бы при дворе фараона гореть электрическая лампочка? Не смейся. Для этого нужен источник тока; можно обойтись простым, но сильным гальваническим элементом. Необходимые электролиты, металлы египтянам были известны. Остается выковать проволочку, взять два угольных стержня, свести их – и вот вам, пожалуйста, электрическая дуга! Все в пределах тамошних возможностей. Но надо искать „неизвестно где неизвестно что“. Внимание науковедов больше обращено на совершенные, чем на несовершенные открытия. На то, что им предшествовало, а не на то, что за ними последовало.
Сменим точку зрения.
О,
Стоит кому-нибудь обнаружить новое явление, как тотчас все замечают его повсеместность. Открытие радиоактивности урана быстро потянуло за собой открытие множества радиоэлементов и радиоизотопов в горных породах, воде, везде, всюду. Изобретение сонара раскрыло глаза на роль звуколокации в живой природе. Едва был создан мазер, как мазерное изучение обнаружилось в далях Галактики.
Раньше глаз, что ли, не было?
Они-то были, узнавания не было.
Мы рисуем в воображении модель возможного явления, строим некий гипотетический образ и сверяем его с действительностью. Но разнообразие явлений бесконечно. Собственно, получается так, что любому придуманному явлению, если оно не противоречит законам природы, в той или иной мере соответствует реальный аналог…»
И дальше: «Чем оригинальнее идея, тем чаще она в первую минуту воспринимается как глупость, но ты же умный человек! Чем отличается современная латимерия от той, что жила двести миллионов лет назад? Практически ничем. А скорпион, который благополучно существует триста миллионов лет, перенес все геологические катаклизмы и на наши штучки с загрязнением природы взирает с ленивым благодушием: „Ничего, и не такое бывало – перезимуем“. Вот готовые конверты, куда лишь остается вложить письмо.
– Ничего себе – вложить, – пробормотал Темин. – Между теперешним скорпионом и древним – миллионы трупов. Это вам не эстафета.
– Как раз эстафета, именно эстафета! Передача одних и тех же признаков, генетическая цепь, протянутая через геологические эпохи. Предположим, на Земле побывали пришельцы. Кругом бродят динозавры, разум когда-то будет, надо оставить ему послание. Берут они того же скорпиона и вносят в его генетическую программу такие коррективы, которые превращают его в живого робота. Сменяются миллионы лет, ползают по земле существа, никакие они не пришельцы, только есть у них какие-то непонятные ученым органы. Кстати, такие органы есть у многих древних животных. Разумеется, мы полагаем, что эти загадочные устройства зачем-то нужны, мы даже объясняем их назначение. А если не так? А если это анализаторы, встроенные чужим разумом? А вдруг они предназначены для анализа нашей речи, радиопередач или еще чего-нибудь? И есть устройство, посредством которого сквозь время до нас дойдет голос иного разума?…»
«В 1966 году, – вспоминал Станислав Глушнев, – любители приключенческой фантастики познакомились с повестью „Кто?“, напечатанной в журнале „Юность“. Некоторые въедливые книгочеи пытались навести достоверные справки о личности ее автора – Павле Багряке. Этот даровитый автор выпустил ряд книг, которые попали даже в серию „Классическая библиотека приключений и научной фантастики“. По мотивам произведений Багряка был поставлен художественный фильм. Однако только спустя много лет стало известно, что писатель Павел Багряк – это что-то вроде литературного „поручика Киже“, за которым скрывались имена творцов его произведений – Дмитрия Биленкина, Валерия Аграновского, Ярослава Голованова, Владимира Губарева и Виктора Комарова. Фамилия Багряк сложилась из букв имен и фамилий его талантливых „родителей“. Нy, а Павлом Багряк стал потому, что иллюстрации к первым повестям, опубликованным в журнале „Юность“, были выполнены художником Павлом Буниным…»
На повести «Кто?» веселая компания не остановилась. Один за другим выходили приключенческие романы – «Пять президентов» (1968), «Синие люди» (1972), «Фирма приключений» (1986).
В 1983 году на вручение «Аэлиты» Владиславу Крапивину Дмитрий Биленкин приехал в Свердловск простуженным,
Чрезвычайно много курил.
В 1983 году перенес обширный инфаркт.
Всегда внимательно следил за событиями в советской фантастике, не жалел похвал для друзей. В 1985 году, рекомендовав мою повесть «Кот на дереве» в журнал «Химия и Жизнь», писал: «Все настолько хорошо, что я, придира, нашел в повести лишь несколько ничтожных шероховатостей. Не задумываясь включу „Кота“ в любую антологию избранных повестей нашей НФ. Теперь ты просто не имеешь права писать ниже этой вещи…»
А вот как отозвался о самом Дмитрии Биленкине (по случаю перевода на английский книги «Принцип неопределенности») американский писатель Теодор Старджент: «Покойный Джон В. Кемпбелл – крупный издатель научной фантастики, взявшийся за дело в 1939 году, в течение 18 месяцев собрал группу писателей, ставших основоположниками этого жанра, – Азимов, Хайнлайн, де Камп, дель Рой, Саймак, Кларк, Хаббард… Если бы я мог повернуть машину времени в Прошлое, я бы поехал в Советский Союз, вытащил бы Дмитрия Биленкина, быстро перенес его в 1939 год, подвел к скрипучему старому зданию на 7-й авеню, провел бы через путаницу проходов, образованных грудами журналов и гигантскими рулонами чистой бумаги, и ввел бы в маленькую контору, где сидел огромного роста человек. – „Джон, – сказал бы я. – Джон, вот вам еще один…“
Умер 28 июля 1987 года в Москве.
ЕВГЕНИЙ ЛЬВОВИЧ ВОЙСКУНСКИЙ, ИСАЙ БОРИСОВИЧ ЛУКОДЬЯНОВ
Родился 9 апреля 1922 года в Баку.
Там же, в Баку, 6 июня 1913 года родился Исай Борисович Лукодьянов – двоюродный брат Войскунского.
В 1939 году Войскунский окончил школу и уехал в Ленинград.
Поступил на факультет истории и теории искусств Всероссийской академии художеств, но со второго курса был призван в армии. Войну встретил в Кронштадте. «Батальон, в котором я служил на полуострове Ханко, – писал мне Евгений Львович, – оборонял участок побережья от финских десантов. В базовой газете „Красный Гангут“ печатались мои заметки и фельетоны, и в октябре меня взяли в штат этой газеты. Я стал краснофлотцем. Как корреспондент „Красного Гангута“ побывал на всех участках обороны Ханко. В Кронштадте меня назначили в газету военно-морской крепости „Огневой щит“. Был в боевых походах на катерах, на тральщиках».
«1 декабря вышел последний номер „Красного Гангута“, – вспоминал Евгений Львович. – Накануне редактор поручил мне написать передовую статью – название ее говорило само за себя: „Мы еще вернемся!“ Передовая, разумеется, была исполнена пафоса, ненависти, угроз. „Здесь каждый камень, каждый гранитный утес, – говорилось в ней, – овеяны славой русского оружия… Слушайте, враги, подождите злорадствовать: мы еще вернемся! Мы еще встретимся с вами! Пусть эта мысль жжет вас каленым железом ужаса! Мы уходим сами, непобежденные, гордо неся славное имя гангутцев. Мы уходим бить немецко-фашистскую сволочь, и бить будем так же крепко, как били вас, по-гангутски…“
Финский залив, оба берега которого были заняты противником, кишел минами. «Суп с клецками» – так его называли балтийцы. Образ не очень веселый, но точный. Часть за частью покидали Гангут, уходили на кораблях. Не обходилось без потерь. Но все же их было значительно меньше, чем могло быть. Прощальным салютом был ураганный огонь гангутских батарей. Под грохот канонады артиллеристы взрывали тяжелые орудия, которые невозможно было вывезти на Большую землю. Страшная работа уничтожения шла и в порту: разогнав, сталкивали в воду автомашины, паровозы, вагоны. Последний конвой покинул рейд Ханко вечером 2 декабря. Полуостров опустел. Мы уходили от «хладных финских скал» домой – в Кронштадт и Питер, зажатые кольцом блокады.