Красный вал [Красный прибой]
Шрифт:
— А я вас, колбасную сволочь…
Они стояли друг против друга, как два готовых к схватке зверя.
— И почище тебя так отделывал, только мокро оставалось, — заявил колбасник.
— А я в два счета тебя отделаю.
Однако, трактирщику это дело было не на руку. Он вышел из-за своей стойки на самую средину комнаты и, обеспокоенный, глядел на оба лагеря поочередно своими, словно выкрашенными мастикой, глазами; его толстые руки походили на ляжки. Несмотря на то, что весь он заплыл жиром, кулак у него был здоровый.
— Милостивые государи, — проговорил он, — у меня здесь не бойня, а потому, ежели кому угодно драться, прошу на улицу.
Альфред и Варанг, оба
— Или не видишь, с кем имеешь дело, — спросил колбасник, — сам у меня в два счета на улицу вылетишь.
Трактирщик машинально засучил рукава.
— Ишь какой, одно сало, — издевался над ним колбасник, — ну, убирай свои лапы, не то расплывешься у меня, как на горячей сковородке; этакий ты боров, хоть на выставку. Ну-с, ступай на место и не дыши.
Трактирщик был не трус и в другом случае не побоялся бы угрозы; тут, однако, отчасти и всем известная сила колбасника, отчасти и громадное количество поглощаемых у него колбасником напитков заставили его проглотить оскорбительные насмешки и угрозы, и он униженно захихикал.
— Вы меня не поняли, господин Варанг… я это им-с, другим-с… разве я посмел бы вам… Да надо быть глупым теленком, чтобы дерзнуть…
— В таком случае брысь с моего места.
Чтобы сохранить свое достоинство, трактирщик сделал вид, что прибирает что-то на столиках. Однако, вмешательство его произвело должную диверсию. Ссора была прервана, и борцы не знали, как ее снова начать. После короткого молчания колбасник сказал:
— Все равно, скорей с яблони груши посыплются чем твой Деланд решится выступить против Ружмона.
— Болтай, болтай, меня это только забавляет.
— Да твой Деланд будет похож на моську, тявкающую на слона.
— Ну, а теперь довольно, — вдруг неожиданно вмешался Дюгильо, — попусту время тратите; Ежели мы — взрослые люди, а не ребята, можем столковаться. Я вызываю гражданина Деланда на словесный бой с гражданином Ружмоном. За гражданина Ружмона я отвечаю, он от боя уклоняться не будет.
— Вот как, вызов? Это что же будет за бой такой?
Дютильо посмотрел с раздражением на сказавшего последнее слово.
— Ну-с. Если ваш Деланд хочет иметь смелость открыто, публично вступить в словесный бой с Ружмоном, я берусь ему дать возможность это сделать.
— Любопытно знать, как это ты устроишь? — усмехнулся колбасник.
— Это уж мое дело… устрою… весь вопрос только в том, не струсит ли ваш господинчик Деланд.
— Чтобы Деланд струсил, испугался вашего паяца Ружмона? Да ты увидишь, какую он вашему Ружмону баню задаст.
— Значит, ты за него отвечаешь?
— Я полагаю, мой миленький.
— Ну, а если он не придет, что с тебя взять?
— Четыре окорока йоркширской и соответствующую спиртную поливку. Ну, а ты что ставишь, в случае если твой спразднует труса?
— Банкет у Виньена на двадцать человек по сто су с каждого.
— Идет. И кто теперь от своего обещания отступится, свиньей будет.
Вождям всегда приходится подчиняться воле своих последователей, такова уж их судьба. И эта глупая стычка в кабачке вызвала сражение, к которому ни Ружмон, ни Деланд вовсе не стремились: первому не хотелось пререкаться с братом Христины, второй же вообще был против таких выступлений. Об этом им, однако, сообщили не сразу. Дютильо завел переговоры относительно помещения с владельцем зала Морельон, который сдавался в наем и под зерновые склады, и под склады всякого фуража, одно время ходил под кафе-концерт и под кинематограф. Зал этот пришел уже в такой жалкий вид, что шел разговор о том, чтобы его совсем уничтожить, так как он не стоит ремонта.
Когда это дело было сделано, Ружмона уведомили, что "желтые" вызывают его на бой с Деландом. Деланду же сообщили, что революционеры высказывают сомнения в том. что он решится сразиться с их вождем. И тотчас же весть о предстоящем ораторском сражении разнеслась по всем околоткам и предместьям, так что бойцам уже отступления не было. К тому же и они сами начинали разгораться, глядя на то, как горячатся их последователи.
Вход в зал был через кегельбан, у которого высились три обсыпанные известкой тополя. Самый зал носил на себе следы всех перебывавших в нем учреждений. Стены пестрели последовательными слоями своей окраски: тут светилась розовая, из-под нее выглядывала голубая, с другой стороны красная краска; на фоне, этих пестрых стен красовалась полустертая дама в шляпе мушкетера, очевидно символизирующая искусство, а также и тонкий вкус 13-го квартала города Парижа. Пол, напротив, имел самый простой и обычный вид. Впереди было несколько рядов продранных кресел с торчащим из разодранных мест обивки волосом, две убранные красным ложи красовались по бокам, остальное пространство было заставлено рядами простых стульев. В глубине, под потолком, висел раек. Самая сцена изображала сад с фонтаном по середине и часовней сбоку.
Авангарды обеих партий противников явились заранее, чтобы занять выгодные позиции для предстоящей баталии. Внушительного вида представители "желтых" заняли одну из лож. В самой глубине этой ложи стояли две мрачные зеленолицые фигуры, в которых все сразу узнали братьев Самбрего, содержателей фехтовального зала, в котором занимались также и боксом.
Другую ложу заняли "красные", среди которых гигант Альфред имел особенно задорный вид, благодаря только что подстриженным волосам.
Публика собиралась медленно и располагалась в зале отдельными кучками. Исидор Пурайль, с красным шиповником в петлице, с какой-то безудержно-детской радостью набрасывался на каждого входящего и с таинственным видом указывал места.
Арман и Марсель Боссанжи, Эмиль Пурайль, Густав Мельер забрались в амфитеатр. У Эмиля было такое же безумное лицо, как тогда, на похоронах, Мельер же, напротив пыл весь какой-то разнеженный; толпа, настроение, ожидание предстоящей горячей схватки наполняли его душу каким-то жутко счастливым чувством, и он молча склонил голову на плечо Армана. Арман же ждал чего-то великого, чего-то решительного, великого символа грядущих событий.
Тут же был и похожий на выходца с того света Фаландр. Его громадные, как у лошади, глаза сегодня казались еще более впалыми. Он читал какую-то красную брошюру и, по временам, отрываясь от чтения, что-то бормотал.
В самом центре поместился среди "шестерки" Дютильо. У всех у них были узловатые, с стальными острыми наконечниками палки, и свежие ярко красные цветы шиповника красовались в их петлицах. В устремленном на ложу "желтых" взгляде Дютильо можно было прочесть, что он готов их колесовать, изжарить на сковородке, сварить в кипящем масле, жечь им пятки, ломать кости… вытянуть все жилы…
К половине девятого публика стала притекать интенсивнее. Обе входные двери впускали целые толпы, в зале уже поднялось облако табачного дыма. На сцене появились какие-то бородатые граждане. Дружным "ура" встретили "желтые" появление Христины Деланд. Она сияла красотой в первом ряду ложи "желтых". На ней была серебристо-серая блузка, на фоне которой красиво выступали желтые цветы приколотого к поясу букетика.