Красный Жук
Шрифт:
– Командир, да как так-то?!
– А что ты хочешь, эти люди даже не дивизиями оперируют, а определяют направление развития всей Красной армии. Сказал маршал Кулик, их друг и товарищ, с которым они и воевали вместе, и водки не одно ведро выпили, что один майор как заноза в заднице, – они что, проверять кинутся? Вообще, у Григория Ивановича хватило ума с повышением меня переводить, но вот эмоции возобладали. По уму-то надо было в Москву или в Питер на дивизию ставить. Любой в таком случае за такой перевод ухватится.
– Любой, но не мы, да, Командир?
– Точно, Андрей.
– Командир, а ты не сгущаешь?
– Может, и сгущаю. Не нравится он мне, прежде всего как начальник разведки не нравится. Смотри, на фронт пошёл в восемнадцатом году, уже осенью того же года становится корреспондентом одной из фронтовых газет, и так до тридцать первого года все должности у него: агитатор, политинформатор, инструктор чего-то там политического.
– А разве политическая работа в армии не важна?
– Важна, крайне важна, но командного, а тем более боевого опыта она не даёт. Смотри дальше. В тридцать первом он сразу становится комполка и пошёл ступенька за ступенькой прыгать вверх. Может, я ошибаюсь, но кажется мне, хорошо он умеет только показухой заниматься.
– Ну, не согласен! Вот не согласен! Армия растёт, все толковые командиры растут, сам говорил. И потом, кого на командную работу направлять, если не политработников?
– Будь он командиром пусть армии, но общевойсковой, я бы с тобой согласился. А так нет. Ладно, время покажет. Давай теперь пробежимся по тем, кто нас так или иначе поддерживает.
– Жуков!
– И Жуков тоже, но начну я с товарища Мехлиса. Мехлиса не любят, особенно в армии. Лев Захарович – проверяющий строгий, принципиальный, но вот не стратег. Чисто в военных вопросах он разбирается слабо, зато со всей революционной яростью. Вот и послали меня вместе с ним в командировку. Думали, Лёва меня схарчит, но я ему показал, что во мне революционной ярости не меньше. Если не подружились, то признали, если так можно выразиться, друг в друге соратников по борьбе. Ясно?
– Вроде да. Признал в тебе хищника, Командир.
– Всё бы вам позубоскалить, товарищ капитан, но в целом верно. Так, кто дальше? Пожалуй, Георгий Константинович, ну тут всё ясно: и подразделение доказало свою эффективность, и лично он от хорошего к нам отношения поимел немало бонусов.
– Командир, а не пора рассказать, почему комкор Жуков тогда в Монголии просто двумя руками ухватился за никому не известного старшего лейтенанта и его роту? Мы, конечно, навели шороху у япошек в тылу, но сейчас я понимаю, что этого мало, должно быть что-то ещё, как ты говоришь, бонус. Причём такой, что комдив, взлетевший, по сути, до командарма, наплевав на все возможные последствия, добился, чтобы нас в Польшу перекинули.
– Раз спрашиваешь, наверное, пора. А всё просто. Двадцать пятого августа тысяча девятьсот тридцать девятого года я Георгию Константиновичу сказал, что меньше чем через неделю
– Так это мне! Когда лейтенанты меж собой большую политику обсуждают, это трёп, и больше ничего. А вот когда то же самое докладывают командующему Первой армейской группы – это я даже слов не могу подобрать что такое. Командир, ты понимаешь, что если б ты ошибся, то увольнением из армии не отделался бы?!
– Так не ошибся же. А Жуков мне поверил и на второй день боевых действий доложил Сталину о том, что поляков ждёт быстрый и полный разгром. Про три недели, конечно, не решился сказать, увеличил время до одного-двух месяцев. Но всё равно его прогноз оказался самым точным. К этим срокам, кроме Жукова, никто и близко не подошёл. Вообще, Георгий Константинович прекрасный стратег: уже пятого сентября, когда немцы вышли к Висле, он доложил Борису Михайловичу, что польские вооружённые силы как организованная сила доживают последние дни.
– Охренеть.
– Так что, поверив мне, Жуков заработал несколько дополнительных очков в глазах Сталина. И думаю, не прочь заработать ещё. Наш новый начальник Генерального штаба – очень амбициозный человек.
– Командир! – Андрей напрягся, как человек, которому предстояло выскочить из уютного окопа на пулемёты. – Командир, тебя что, всё-таки переводят?!
– А про остальных нет желания, что ли, узнать?
– Есть, но сначала я хочу знать, почему ты этот разговор затеял.
– Хорошо. Если коротко и упрощённо, было две группы, одну для простоты назовём группой Кулика, вторую – группой Генштаба. Куликовцы хотели вернуть нашу бригаду под крыло, так сказать, Пятого управления, генштабисты хотели оставить у себя. Про план Кулика я тебе уже рассказывал.
– Ну да. Тебя в Прибалтику, а Пласта – на пенсию.
– Вот, только в подковёрных схватках каждая мелочь может значение иметь, а с Пластом они просчитались. Не хотел он никому говорить, но Степан Ерофеевич бригаду при всём желании принять не сможет.
– Почему?
– Сердце. У него жуткая аритмия.
– То есть, Командир? Пласт может умереть?
– Да. В любой момент.
Андрей нашарил взглядом чашку, схватил, хотел отхлебнуть кофе, но остановился, немного не донеся до рта: от кофе осталась только бурая жижа на дне.
– В госпиталь ему надо!
– Госпиталь не вариант. Тут только пересадка сердца поможет.
– Ну так пусть пересаживают! – Капитан на секунду замолк, встретился глазами с Командиром. – Что? Если у нас не делают, надо его в Европу, в Америку!
– Нигде не делают.
Андрей опять взял чашку, покатал её между ладоней, наблюдая, как кофейный остаток растекается по стенкам.
– Так понимаю, уходить он не собирается.
– А ты бы ушёл?
– Ага, щас! Предложи мне кто – в морду бы дал… И что делать?