Краткая книга прощаний
Шрифт:
Сев за студенческую парту практически сразу после демобилизации из рядов советской армии, я ощущал в себе волнение, томление и жгучую тоску, происходившие от непримиримой вражды моей души с ее собственным телом. Острая ненависть к самому себе сочеталась с приступами такого безудержного самолюбования, что иной раз даже мне самому становилось за себя совестно. В те годы мне никак не удавалось найти между этими двумя совершенно противоположными чувствами правильную пропорцию или хотя бы сносный компромисс. Большую часть времени я проводил, вдохновенно красуясь перед окружавшими меня девушками или прозябая в тихой ненависти к самому себе и пытаясь при этом выглядеть хоть
Однажды замдекана привела в группу симпатичного парня и сказала:
— Этот студент из дружественной нам Мексики будет обучаться теперь в вашей группе.
Звали парня из дружественной Мексики Арнальдо. И был он в те годы у нас на факультете не один такой. Помнится, еще какие-то иностранцы желали овладеть основами могучего и великого языка Пушкина и Достоевского, а также профессоров Г. и Ф., лекции которых не только наши иностранцы, но и большинство прочих студентов слушали приблизительно так же, как слушали бы музыку Вагнера ученики профессионально-технического училища при камвольно-прядильной фабрике. Если бы, конечно, кто-нибудь предоставил этим ученикам такую возможность.
Сразу хочу сказать, что до сих пор не понимаю, что мог делать на русском отделении филологического факультета мексиканец с такими глубокими и грустными глазами. Явно не изучать русский язык, но если не это, тогда что? Вот вопрос! Надо отдать ему должное, Арнальдо и сам чувствовал условность и зыбкость собственного пребывания в данной учебной группе, в данном вузе, на данном факультете, в этом городе и в нашей с вами стране. Вообще понимание произвольности и случайности того, что с нами происходит в жизни, при несомненной уверенности в закономерной благости общего хода событий, было его сильной стороной.
— Как дела? — спросил я его однажды.
— Всегда все хорошо пока! — лучезарно улыбаясь, ответил он, стоя под дверью кафедры, которая настаивала на том, чтобы оставить его на втором курсе еще на один год.
Вообще-то, мы с Арнальдо никогда не были друзьями. Общались мало, нерегулярно, да и большая часть нашего общения сводилась к малозначащим фразам. Помню, при встречах я ему говорил:
— Привет, дитя Латинской Америки!
Его, кажется, это приветствие немного задевало, и он пытался ответить мне что-нибудь ироничное в ответ, но без особого успеха.
Как-то я попытался узнать у него, как так вышло, что он учится именно здесь и изучает именно русский язык, поинтересовался тем, как русский язык поможет в его дальнейшей жизни в Мексике. Не знаю, зачем я задавал эти вопросы.
Подумав минут двадцать он, наконец, ответил:
— Не хочу больше в Мексику. Хватит!
— Что хватит, Арнальдо? — не понял я.
— В Мексику хватит пока! — убежденно произнес он. — Донецк форева!
— А что так? — поинтересовался я. — А как же Латинская Америка? Красивые женщины, прекрасная музыка, древняя история? Ацтеки, майя, Мачу-Пикчу? Мама, папа, в конце концов?
— Мексика — нет пока! — сказал Арнальдо, глядя на меня, как Хулио Бандерас на сироту. — Донецк — да!
Этим мне пришлось и удовольствоваться.
Почти сразу у нас начались лекции профессора Г. Это была теория литературы в первом приближении. Так сказать, первые отзвуки той симфонии интеллекта, которая, раз начав звучать, уже не оставляла нас в покое ни днем, ни ночью.
Мы сидели с Арнальдо рядом и смотрели на профессора. Он складывал на груди маленькие интеллигентные ручки и, вперяя в нас свой прозрачный, как слеза, и исполненный истины взор, говорил о единстве содержания и формы в литературном произведении. Типичный
Когда лекция закончилась, Арнальдо не тронулся с места. Какое-то время он продолжал смотреть перед собой, а потом, повернувшись ко мне, спросил прямо:
— Ты понял, что она сказала?
Не могу сказать, что понял, «что она сказала», но слова в лекции все были, в принципе, знакомыми, поэтому я ответил, что понял.
— I can’t believe it! Pesadilla! Кошмар, Вольодя, кошмар пока! — произнес он, добавил несколько невнятных ругательств на испанском и, махнув рукой, ушел.
Приблизительно где-то в это время у меня началась полоса многолетних утомительных влюбленностей, которые проходили на одном и том же фоне. Этим фоном был бульвар Пушкина. Тогда еще он был обставлен зелеными массивными советскими скамьями и обсажен высоченными деревьями. Он не мог похвастать ни скульптурными излишествами, ни разнообразием растений, ни удручающим количеством заведений общественного питания, которые свойственны ему сейчас. Если я все помню правильно, на бульваре были пельменная, сосисочная и кафе, отделение почты и несколько магазинов на примыкающих улицах. Серый асфальт с выбоинами и заплатами и множество скамеек. И шумящие кроны старинных акаций и тополей в синем небе, если ты смотрел на них, ощущая затылком холодную ребристую поверхность скамейки. А уже за ними, там, вверху, плыли легкие облака.
Иногда удавалось выпить вина в кулинарии, которая располагалась у библиотеки имени Крупской, или стаканчик холодной апрельской водки в пельменной. Заев это дело каким-нибудь кексом, можно было часами наблюдать за пустынным в будние дни и прохладным бульваром, который в мерцании зеленых крон над головой казался самостоятельным и живым существом. Он был просторен, пуст, он дышал и светился, весь от начала до конца пронизанный нездешним светом. Этот бульвар в те годы был легок, независим и честен, как взгляд подростка. Прошедшие годы многое в нем изменили.
Влюбленности шли, лекции отчасти были позабыты, и вот как-то, сидя на бульваре, я увидел Арнальдо, он куда-то направлялся с несвойственной ему целеустремленностью.
— Привет, дитя Латинской Америки! — сказал я. — Ты куда?!
— Уезжаю пока, — сказал Арнальдо и тряхнул головой.
— Куда? — изумился я.
— Женился пока. — Мой мексиканец посмотрел на меня гордо и независимо. Потом, видя вопрос в моих глазах, объяснил, мол, надо денег поехать заработать немного, и все такое.
Я выразил уважительное удивление по поводу такой решительной перемены в его гражданском статусе. Арнальдо не смутился и выразился в том духе, что женщины — это лучшее, что есть в Донецке, и ему попалась самая лучшая женщина из всех. Он охотно рассказал, что у него скоро будет ребенок, что семья жены его любит, что живут они где-то на окраине Донецка в частном секторе. Все это я сейчас помню страшно приблизительно, точно запомнились только его уверенность и гордость.
— А как же университет?