Краткая книга прощаний
Шрифт:
— Через год приеду пока, — сказал Арнальдо.
— А как же Мексика?
— Донецк форева! — сказал он, и мы пожали друг другу руки.
Я потом долгое время прикидывал его положение на себя. Вот человек. Приехал сюда в такую даль неизвестно, собственно, зачем. Сейчас внезапно женился, стал отцом и теперь уезжает отсюда в неизвестные никому дали. И тоже малопонятно, с какой целью. Причем проделывает все это гордо и уверенно. Я позавидовал такому врожденному доверию Богу и созданному им миру.
— Все всегда хорошо, — проговорил я вслух, глядя в спину удалявшегося вниз по бульвару Арнальдо, посмотрел в высокое
Как пишут в романах, прошли годы.
А вместе с ними пришел некоторый опыт серьезных отношений с женщинами, и, между прочим, выяснилось, что в этих самых отношениях так мало серьезного по существу и так много серьезного по последствиям, что без особой нужды их лучше не заводить. Кроме того, сразу за стенами альма-матер стала очевидной та горькая истина, что в благословенных университетских стенах не дают ни единого навыка, пригодного для практической жизни. Только некоторый набор отвлеченных сведений, общий просветительский дух и бодрящая кровь солянка из лекций профессоров Г. и Ф. Пряный коктейль для русских мальчиков, любящих не столько сами знания, сколько процесс их получения.
«Просвещение — это мужество пользоваться собственным разумом», — писал некогда Кант, но именно пользоваться собственным разумом нас и не научили. Этому искусству конкретно и просто учила сама жизнь. И уроки ее были сколь доходчивы, столь и болезненны.
После одного из таких уроков, я сидел на бульваре, пил пиво, глядя на вечернюю публику, фланирующую по бульвару. И вдруг в этой толпе совершенно внезапно нарисовался Арнальдо.
— Привет! — закричал я. — Арнальдо, детка, какими судьбами?!
— Привет, дитя украинской Америки! — сказал он и улыбнулся зубами ослепительной белизны.
— Ты что тут делаешь? Снова в университет?
— Женился пока, — серьезно сказал мой мексиканец, — отличная женщина! Такая женщина, что просто супер пока!
— Обожди, — сказал я, — ты же, кажется, был уже женат, или нет?
— Я был женат, был! — охотно и серьезно подтвердил Арнальдо. — Там у меня мальчик, сын, красивый, как я! Очень люблю его пока! Такой, как я! И глаза, и улыбка!
— Так как же?!
— Теперь люблю другую пока! — гордо сказал Арнальдо. — Вот завтра еду в Европу работать. У меня ребенок скоро будет, сам понимаешь пока, деньги немного нужны.
— Как ребенок?
— Девочка будет! — ослепительно улыбнулся Бандерас. — У меня и в Европе есть девочка!
— Любовница? — не понял я.
— Э! — недовольно сказал Арнальдо. — Какая любовница пока?! Дочка! Красавица! Так на меня похожа пока! Очень люблю!
— Обожди, — сказал я и закурил, — так ты на работу едешь к дочке?
— Э! Нет. Она со своей матерью живет во Франции пока, а я еду работать в Швейцарию!
— Кем? — изумился я.
— Получил специальность официанта, есть опыт и рекомендации. Берут во «Флэш ройял» пока! Вернусь богатым человеком, Володья! Сам понимаешь пока, здесь сын, тут дочь и там дочь пока, везде нужны деньги!
Прощаясь в этот раз, мы обнялись. Было как-то хорошо его видеть, знать, что вот такой человек есть, хорошо, хотя и грустно, прощаться с ним. У него, конечно, было свое понимание того, как следует строить семейные отношения, но с некоторых пор я отчетливо понял, как мало смыслю в вопросах формы и содержания.
А недавно
Поселок на побережье
1
Ты спрашиваешь, почему было так трудно собраться и приехать? Не знаю, что сказать. Кажется, именно невозможность правильного ответа на этот вопрос, создает перспективу, в которой вообще что-то возможно. Как мы поживали до нашей встречи? Никак, милый мой, не поживали. Пили водку, где-то служили, о чем-то говорили с любовницами и женами. Были тоска и уныние, была печаль. И не зря все это происходило с нами, ибо в суете во сне и наяву, и не было ни дороги домой, ни утоления жажды, ни даже веры. Это пошлая повесть, друг мой, скучная и пошлая! И воистину, лучше бы нам всем было, как ты мечтал когда-то, молодыми и полными сил уехать в Израиль или в Канаду, стать мойщиками городских туалетов в Хайфе, дровосеками в Кордильерах, китобоями или рыболовами в Северных морях. И плыть, бороздя их неустанно, в погоне за инфлюэнцей, простатитом, за гребаным моби-диком среднего возраста. И только изредка прижимать лицо к затертой карте и целовать солеными губами то место, где, возможно, находится наша родина. Все бы лучше было, чем жить без счастья и веры. Хотя, какое может быть счастье, когда от покоя и воли так сильно болит голова?
Часто ходили к тебе на могилу. Последний раз на кладбище напились в стельку с Пьером и Бузинским. Домой ехали на такси и страшно пахли. Пьер через каждые пятьсот метров просил остановить, дико извинялся и, покачиваясь на ветру, мочился с обочины дороги вниз в какой-то бесконечный провал, который разделял полотно дороги и крестьянские наделы за ним. Из провала вылетали демоны декабря и хохотали, глядя на нас, тыкали в Пьера коричневыми прокуренными пальцами, от их визга и шума крыльев таксист начал нервничать и озираться по сторонам, но нигде ничего не видел, сколько ни глядел. Вокруг простирались просторы озимых полей, бесприютные грачи блуждали в низких серых тучах, что-то напевало глупое радио.
— Какая тупость, — глухо повторял все время Бузинский, плотно прижав ладони к лицу, — какая тупость! Зачем, скажите мне, зачем он умер?! Он же был моложе меня!
— Вытри сопли! — зло сказал я. — Смерти нет!
Ты знаешь, Павел, в последнее время он совсем не мог употреблять, наш славный Бузя! Да-да, плохо переносил, и все такое. Постаревший кандидат, в помпезном костюмчике, в смешных брючках в рубчик, с круглым животом, но имеющий молодую любовницу. Так странно. Зачем она ему нужна? Что может быть бессмысленней и тоскливей?