Краткий курс экономической науки
Шрифт:
Итак, причины деградации древней культуры сводятся к тому, что основу этой культуры составляла военная эксплоатация варварских племен, которые являлись как бы сырым материалом для производства живых орудий — рабов. Последовательный ход процесса можно изобразить в таком виде: деградация рабов — силою чрезмерной эксплоатации, деградация свободных людей — путем превращения их в паразитические элементы общества, упадок военной силы и военного производства, упадок производства вообще вследствие недостатка рабочей силы, внедрение варварских элементов в старое, разлагающееся общество и окончательная победа этих элементов над его остатками.
Крепостное хозяйство
Вторая линия развития, как было указано, вела от феодального общества к системе крепостных отношений. Это было там, где военная эксплоатация отсталых племен не играла большой роли, не наложила глубокого отпечатка на ход исторического движения: в Западной Европе Средних веков, в России, в Японии.
Основою
В эпоху натурального хозяйства жажда приобретения имела свои границы в устойчивых потребностях феодалов. При неразвитом обмене даже самый могущественный феодал не может в расширении своих потребностей итти дальше того, что дает ему производство его собственных поместьев; увеличить повинности своих крестьян, например, на 100.000 пудов хлеба для него нет расчета: хлеба этого он со своей дворней не в состоянии съесть, и хлеб без пользы лежал бы и гнил в амбарах. Совсем не то при широком общественном разделении труда, при денежном хозяйстве. Потребности могут развиваться как будто до бесконечности, лишь бы были деньги для их удовлетворения. Деньги вообще все могут; но каждая данная сумма денег может доставить человеку не все, а только ограниченную сумму удовольствий. Такая роль денег в жизни порождает в людях стремление к бесконечному увеличению денежных богатств, — стремление, захватывающее феодалов все сильнее по мере того, как их хозяйство становится меновым. (Развитию такого стремления способствует, конечно, и тот факт, что деньги возможно накоплять и сберегать — не так, как другие продукты.) — Благодаря всему этому, у феодала возникают могущественные мотивы к усилению эксплоатации, к увеличению барщины и оброков. Зависимое положение крестьян лишало их возможности сколько-нибудь активно и успешно сопротивляться этому. Мало-по-малу барщина и оброки возрастали до крайности; феодал, прежде являвшийся патриархально-заботливым властителем крестьян, переходил все более ко взгляду на них исключительно, как на источник дохода, к точке зрения помещика крепостной эпохи.
Примером, достаточно типичным, этого развития эксплоатации могут служить румынские княжества первой половины прошлого века. Возможность широкого сбыта хлеба повела к беспощадному выжиманию крестьянской рабочей силы. Оно было оформлено в собрании правил о барщине — «Кодексе барщинного труда». Кодекс этот, помимо целого ряда разнообразных натуральных повинностей, прежде всего обязывал каждого крестьянина 12-ю днями барщины в году. Но рабочим днем считалось не то, что обыкновенно принято понимать под этими словами, а то количество времени, которое нужно затратить, чтобы выполнить «дневной урок». Сам кодекс откровенно признавал, что под 12-ю рабочими днями нужно понимать 36 дней ручного труда. К этим 36 дням присоединялось на возку дров и другие работы еще 20 дней. Крестьянин, таким образом, был обязан 56-дневной барщиной в году. Если учесть праздничные дни и время, когда земледельческая работа невозможна, то получится, что крестьянин 2/5 своего времени должен был затрачивать на помещика. Но надо заметить, что и приведенные цифры не дают представления о размерах барщинного труда в румынских княжествах, потому что толкование «закона» и определение дневного урока было предоставлено, разумеется, не крестьянам. Один молдаванский боярин прямо заявил, что по барщинному кодексу, «12 барщинных дней составляют 365 дней в году»…
В России XVIII — первой половины XIX века барщина три дня в неделю считалась умеренной.
С развитием меновых отношений одним из главных стремлений феодала стало расширение размеров его собственного хозяйства. С этой целью он постепенно урезывал площадь крестьянской земли и сокращал угодья, которыми раньше пользовались сообща с ним крестьяне. Когда и это оказывалось недостаточным для феодала, он попросту отнимал у крестьян часть занимаемой ими надельной земли и включал ее в состав своей собственной усадьбы, способствуя таким образом развитию земельной тесноты в крестьянских хозяйствах, а в то же время увеличивая барщину для обработки своего расширенного хозяйства.
Между тем как эксплоатация, таким образом, возрастала и обострялась, общественно-полезные функции феодала шли на убыль. Углубление экономических связей, основанное на развитии обмена, порождало усиление связей политических: крупные феодалы покоряли себе мелких, прекращали их бесчисленные разбойничьи войны, лишали их прав самостоятельных «государей» в их владениях, подчиняли их своему суду и законам, «собирали землю», как писали летописцы о наших великих князьях московских XIII–XV века. Создавалось централизованное государство, которое брало на себя организацию внешней защиты страны и охраны общественной безопасности. Оно мало-по-малу формировало
Но тем самым феодал утрачивал роль организатора военной защиты крестьян, терял свою основную и главную экономическую функцию. Вместе с тем меняли свой характер и остальные его общественные функции: из средства поддержки крестьянского хозяйства они превращались в средство его эксплоатации. Таковы сеньериальные предприятия: мельницы, пекарни и проч. Раньше феодал устраивал их для своих зависимых крестьян просто потому, что это было не под силу их мелким хозяйствам, устраивал в их интересах, а не только для своих выгод. Теперь же он обращает эти предприятия в свою монополию и, требуя высокую плату за пользования ими, создает из них для себя важный и обеспеченный источник дохода, не заботясь нисколько об удобствах населения. Нередко бывало так, что феодал даже не имел собственной мельницы, а заставлял крестьян платить за право отвезти зерно на чужую мельницу, платить на том основании, что перемалыванием зерна на чужой мельнице нарушаются сеньериальные привилегии.
Подавленные непосильными тягостями крестьяне все чаще убегают с земли. Феодалу приходится прикрепить их к земле, что он и выполняет, пользуясь своей политической силой, своим влиянием на законодательство. Из полусвободного человека, каким в большинстве случаев крестьянин был до тех пор, он становится крепостным.
Закрепощение это совершалось постепенно. Оно начиналось обычно с долгового закабаления крестьян. Раньше феодал нередко оказывал крестьянским хозяйствам в тяжелые годы и при случайных бедствиях поддержку в виде ссуды семян, инвентаря, скота и т. п.; разумеется, такие ссуды давались не даром, но при умеренной тогда эксплоатации к разорению не вели. С усилением эксплоатации надобность в них являлась чаще и чаще; а в то же время они все более приобретали сурово-ростовщический характер, выплачивались все труднее, все чаще затягивались петлей на хозяйстве крестьянина, задолженность которого росла из года в год. Должникам запрещалось уходить со своего надела. А затем отменялось право ухода после расплаты (ее обычным сроком в России был «Юрьев день»), и запрещение сначала фактически, а потом и законодательно распространялось на всех крестьян.
Так сила меновых отношений вызвала переход феодальных порядков в крепостное право. В новой обстановке изменялся также характер и роль крестьянской общины. В интересах эксплоатации помещик постепенно урезывал ее самостоятельность: на место прежних выборных старост и судей он выдвигал своих ставленников; для всякого сколько-нибудь важного решения общинного схода требовалось утверждение помещика или его должностных лиц. Но в общем помещики щадили общинный строй, разумеется, поскольку это не противоречило их интересам. А в эпоху крайнего угнетения крестьянства общинные порядки стали прямо выгодны для помещика, и он не только старательно поддерживал их, но в иных случаях, можно думать, даже искусственно создавал там, где их уже не было. Для этого стоило только связать крестьян круговой порукой, сделать «мир» ответственным за исправное выполнение повинностей каждым из крестьян. Тогда община принуждена заботиться и о том, чтобы поддерживать каждое приходящее в упадок хозяйство, — потому что его разорение увеличивает тягости других, — и о том, чтобы воспрепятствовать бегству крестьян с земли. Словом, хотя новая, крепостная община и напоминает по форме старую, феодальную, но роль ее по существу совсем иная. Старая община стремилась к равенству отдельных крестьянских хозяйств в благополучии, новая — к уравнительному распределению гнета.
Силы развития системы крепостного хозяйства были весьма ограничены.
Порвав непосредственную связь с процессом производства, помещик из его участника и бывшего организатора мало-по-малу превратился в паразита, живущего исключительно трудом крестьянина. Даровой труд крепостных, из среды которых выделялись приказчики, давал ему возможность совершенно не заботиться о развитии техники земледелия. — Все его стремления сводились не к улучшению приемов и организации хозяйства, а к изобретению способов для выжимания из крестьянина прибавочного труда и прибавочного продукта. В этом смысле чрезвычайно характерны проекты старых русских агрономов, насквозь проникнутых помещичьей идеологией. Они думали не об усовершенствованиях в обработке земли и не об экономии труда, а исключительно только о дисциплине и эксплоатации мускульной силы крестьянина. Система крепостного хозяйства превратилась поэтому в безрассудное, бессмысленное расточение рабочей силы. Так, например, рязанские помещики отправляли в Москву хлеб сухопутным путем. А между тем перевозка его водою, Окой и Москвой-рекой, несомненно, требовала гораздо меньшей затраты труда. Учитывая этот очевидный факт, купцы пользовались, разумеется, водным путем, но для помещика это было невыгодно. Чтобы отправлять груз по Оке, нужно было купить барку и нанимать бурлаков, — а крепостной крестьянин возил барский хлеб совершенно даром, на своей собственной лошади и собственной телеге.