Краткое руководство по левитации
Шрифт:
– Да, конечно, – оживился старшина.
В ангаре никого не было. Гельмут вошел внутрь, за ним Шмелев и Орлашин. У стены стояли три запечатанных армейских ящика. Гельмут подошел к ним и спросил:
– Ви не смотрель?
– Не успели, – ответил Шмелев.
– Окей. Я рассказывать… Как реслинг. Но эс уно пелеа реаль.
– Не настоящий бой, – перевел Шмелев.
– Стрелять только пулемет. Здесь и здесь, – Гельмут показал на ящики, – картучос.
– Патроны, – подсказал Шмелев.
– Щит! Ми русо эс террибле! Ду ю спик инглиш?
– Да, –
– Слава Богу! Так будет легче, – перешел на английский Гельмут, – Бой показательный. Стреляем только из пулеметов. Пули трассирующие, на пластиковой основе. Самолет не повредят, но зафиксируют попадание. По всему корпусу установлены датчики. Как только условные повреждения станут критическими, загорится лампочка на панели, и запустится дымовая шашка. Как будто самолет горит. И сразу на посадку. Понятно?
– А мы готовились к реальному бою, – усмехнулся Шмелев.
– Это чтобы вы не расслаблялись. Нам нужны настоящие бойцы. Все должно выглядеть по-настоящему, – Гельмут посмотрел на Орлашина и добавил, – Простите. Моя вина… Еще одно правило. Это важно. Никаких лобовых атак. У моего отца с этим проблема. Все понятно? Здесь, – Гельмут показал на ящик с надписью “Uniforme”, – ваша форма. Переодевайтесь, готовьте самолеты. Через час вылетаем. У отца завтра день рождения. Этот бой – подарок для него. Поэтому, давайте все сделаем как надо, по-настоящему. Все делаем честно. Но не забываем, что это реслинг. Если справитесь, у меня для вас будет предложение. Встретимся в воздухе.
– Ну, блин, поворот, – сказал Шмелев, когда Паннвиц ушел, – У тебя есть закурить?
– Ты же не куришь. Выдохни.
– Я-то думал… Обидно даже как-то.
Орлашин открыл ящик с формой и вытащил оттуда шлемофон:
– О! Даже говорящие шапки. Ладно, давай работать. Доставай форму. Пойду скажу старшине, чтобы занимался боекомплектом.
Первыми взлетели немцы. За ними на полосу вырулили Як-и. Диспетчер разрешил взлет, и мимо ускоряющихся, подпрыгивающих на травянистом поле самолетов, понеслись деревья, ангары, люди, флаги… Хвостовое колесо орлашинского Як-а оторвалось от земли, самолет приподнял хвост, Орлашин потянул ручку управления на себя, посмотрел вправо – на прячущиеся под широкие кроны домики, неожиданно высокие горы над теряющим объем городом – и услышал в наушниках:
– Семерка, я Восьмой. Как слышишь?
– Слышу тебя, Восьмой. Саша, не задирай высоко, это не МиГ.
– Понял тебя. Курс тридцать пять градусов. Выходим на эшелон.
– Понял, курс тридцать пять.
Взлетев, Як-и парой потянули в безоблачное небо. Шмелев впереди, за ним, метрах в пятидесяти – Орлашин.
– Семерка, я Восьмой. Две тысячи. Разворот.
– Понял, выполняю.
– По курсу две цели. Дистанция три тысячи. Выше десять.
– Наблюдаю визуально.
– Сближаемся до восьмисот и – по схеме. Дистанция в двойке сто. Сохраняем.
– Понял тебя, Восьмой. Сохраняем… Сюда бы радары.
– Сюда
– Дождись вечера.
– Начинаем. Уходи в вертикаль. Расходимся.
– Понял, Восьмой. Выполняю.
Немцы летели навстречу на минимальном расстоянии друг от друга. Когда Шмелев сорвался вниз, отворачивая от сближения правым виражом, оба – и фокер, и мессер – рванули за ним, забыв об Орлашине, самолет которого круто пошел вверх, плавно забирая вправо, так, чтобы, набрав высоту, свалиться сверху, ускоряясь на спуске, когда Шмелев, сделав круг, выведет их под прицел.
Неожиданно мессер задрал нос и пошел вверх, разворачиваясь в сторону Орлашина.
– Восьмой, я Семерка, вступаю в бой с мессером. Фокер – твой.
– Понял тебя, Семерка.
Мессер угрожающе приближался. Страха не было, только бешеное желание нажать на гашетку. Орлашин даже откинул предохранитель.
Разминулись в десяти метрах друг от друга. Гельмут сразу пошел на левый вираж, но Орлашин развернулся через набор высоты и зашел на него сверху. Догоняя мессер, Орлашин увидел, как Отто пытается достать оторвавшегося от него Шмелева трассирующими, как восьмерка, развернувшись, несется навстречу, открывая ответный огонь.
– Отворачивай! – крикнул Орлашин.
Мгновение казалось, что они разошлись, но глиссада вспыхнувшей факелом восьмерки и штопор закрутившегося от удара фокера надежды не оставили. Орлашин ушел вправо, в сторону падающего Як-а.
– Восьмой, слышишь меня?!
– Слышу тебя, – глухой голос Шмелева прорвался через помехи.
– Прыгай, Пашка! Прыгай!
– Горю, Саша…
Город приближался зеленым полем аэроклуба, обретая объем домами и деревьями, столбами и ангарами, людьми с флагами, фотоаппаратами и пивными кружками, молча наблюдавшими, как заходят на посадку два самолета. Один – с красными звездами, другой – с черными крестами.
Серега судорожно вдохнул, закашлялся и открыл глаза. У кровати лежал опрокинутый табурет. Саднило кисть правой руки. Серега пошевелил пальцами и сморщился от боли.
– Сережа, как ты себя чувствуешь? – в дверях стояла Жанна Евгеньевна.
– Нормально, – соврал Серега.
– Дай-ка руку, – Жанна Евгеньевна присела на край тахты,
– Да нормально, ба.
– Что ж это ты меня пугаешь? С кем это ты во сне дерешься? Вон, какая царапина. Аж табуретку опрокинул.
– Плавал. И это… Деда во сне видел.
– Спаси и сохрани, Господи, – перекрестившись, Жанна Евгеньевна встала, поставила табурет и пошла к двери, – Сейчас принесу йод.
Серега сглотнул и, как ему показалось, почувствовал на языке горьковатый привкус морской воды. “Нужно обо всем рассказать Варе,” – подумал он и, откинув одеяло, стал быстро одеваться.
– Куда ты? – загородила ему дорогу Жанна Евгеньевна, – Сегодня же суббота.
– Надо, ба, надо, – Серега чмокнул ее в щеку и пошел в сени, – К Пал Петровичу. По делу.