Край ночи

Яр Надя

— Да, — у Алёши был мелодичный голос, юный низкий тенор. — Своими руками. — Он поднял руки в чёрных перчатках. — Тебе.

— А здесь цветок. И здесь. Красиво…

Деревце будто росло из тёмной старой коряги. Низ её был срезан. В воображении и руках Алёши металл стал деревом, живым, а мёртвое дерево превратилось в землю. Круговорот элементов, алхимия воли. Герман приблизил одну из камер, ища следы, вмятины пальцев на железных лепестках, но их не было видно. Только компьютерный анализ мог показать, что деревце рукотворно, выявить следы нажимов, отпечатки пальцев там, где Алёша держал, сжимал и тянул металл, придавая замыслу форму. Надя гладила пальцем лепесток цветка. Алёша смотрел на Надю. Зрачки его отдавали светом без дна. Замерев, юноша был недвижим, как дорогой манекен, облачённый в полувоенный чёрный костюм без отличительных знаков. Лицо

у него было очень русское, северное, с чистыми правильными чертами, аристократичное — самую малость. Идеальное лицо. Герман в очередной раз отметил, что парень похож на Марину Арсеньеву. На царицу. И он не стал тем, чем был, он совершенно явно таким родился. Редкая птица. Сколько ему лет? Пятнадцать? Двадцать? Есть у него вообще отпечатки пальцев?..

— Оно отливает алым, — сказала Надя, покачивая ладонью цветок из гнутых стальных язычков. — Что это было раньше?

— Машина, — ответил Алёша. — Это был лимузин Тани Липкиной. Муж его не захотел, подарил мне.

— Роза из лимузина, — улыбнулась Надя. — Дороти Паркер бы оценила.

Алёша улыбнулся ей в ответ, как зеркало — чуть грустно, нежно, обнажая верхние клыки — белые, самую малость длиннее обычных прочих зубов. Острые, как ножи. Улыбка юноши напоминала зевок кота.

— Я помню стих.

Алёша был скорее сторожевой пёс. Явившись в посёлок из ниоткуда около полугода назад, он — вероятно, ложно — представился как Алексей Авдеев, потанцевал в ресторане брейк-данс, был восторженно обласкан клубом скучающих местных дам — жён чиновников, домохозяек и матерей — и стал неофициальным стражем посёлка. Дамы любовно и, как ни странно, довольно толково подобрали ему снаряжение, от транспорта до рубашек и перчаток, вооружили чем попало и принялись умилённо мечтать, как «Алёшенька» разгромит террористов, буде они отважатся показаться в посёлке. Месяцы шли, террористы всё не показывались, даже грабители не совались на огонёк. Алёша устраивал с молодёжью гонки на квадроциклах, играл в пейнтбол, купался в бассейнах и посещал дискотеки. К июлю ажиотаж угас, дамы разъехались с семьями в отпуска.

Август выдался тихий, сухой и жаркий. Молодую жену архитектора Липкина убили в самом конце лета. Убийцы, два нетрезвых гастарбайтера с расположенной неподалёку стройки, подстерегли Таню на стоянке супермаркета за чертой посёлка. Позарились на её драгоценности и машину. Пока телохранитель по капризу Тани бегал назад в супермаркет за кофе латте, её выманили из лимузина и размозжили голову молотком. Сорвали кольца, серьги, ожерелье и часы, забрали сумочку и угнали машину. Пока полиция перекрывала дороги, организуя пробку в несколько десятков километров, Алёша догнал лимузин, двигаясь по обочине или по крышам автомобилей, вытащил из него гастарбайтеров и убил молотком — тем самым, брошенным ими в луже Таниной крови. Расправу кто-то снял на телефон, и видео попало на рутьюб. Герман слышал от коллег, что некоторым дамам от просмотра поплохело, но к Наде это не относилось. Видео стало поводом для знакомства.

— Ты собираешься по делам? — спросил её Алёша. — Надь, можно я с тобой поеду?

— Алёше стоит поехать с нами, — вмешался Герман. — Если уж ты не хочешь взять группу сопровождения, как предлагал Кравчук. Унгерн — предатель, психопат и монстр, он не на нашей стороне и никогда там не был. Он запросто может решить убить тебя. Я не хочу с ним остаться один на один.

Герман рассчитывал, что Алёша, услышав эти слова, обязательно увяжется с ними, но недооценил Надино раздолбайство.

— Скорее он бросится на Алёшу, — сказала ведьма. — Это куда вероятнее. Он его ненавидит гораздо больше, чем нас. То есть возненавидит с первого взгляда. Мы же едем к Командору, — обратилась она к Алёше. — Помнишь, кто он? Если ты поедешь с нами, дело кончится смертоубийством. Так что не надо. Посторожи лучше дом. Там кошки.

— Окей, — согласился юноша. С Надей он был послушный и смирный, словно ручной доверчивый котик. — Я здесь побуду.

— Я тебе там оставила наливку, — сказала Надя. — В шкафчике в столовой.

— О. Спасибо. — Алёша прошёл мимо Германа в сени — всё то же чувство ожившей статуи — а вслед за ним в дом прошествовал пожилой белый кот, обычно ночующий во дворе. Герман вздохнул. Он даже не злился.

— Тогда вызываю группу.

— Не надо, — сказала Надя. — Герман, мы книжки ему повезём. И пальму в горшке.

— И тебя, на блюдечке.

— Он хочет что-то мне сказать. Если взять группу,

он не станет говорить. Поездка будет бессмысленной. Не вопрос, Командор опасен, но мы вернёмся благополучно, Герман. Я знаю.

* * *

Его «я» снова разделилось. Пока один Герман вёл машину через ворота особняка к выезду за тройную границу посёлка, перекликался с постами на стенах и на шоссе и общался с привратниками, второй изучал предоставленный мультисенсорной маской план пятиэтажки, в которой когда-то жил Унгерн, и особняка Клюевой, прикидывая, где может ждать засада. Предвидение благополучного возвращения не могло его обмануть: если так и случится, то только благодаря ему. Напряжению всех его сил. С Можайского шоссе Герман проехал прямо на Кутузовский проспект, потом свернул направо, в одну из ведущих к северу улиц. Неказистый длинный дом в тихом и тёмном спальном районе бледной скалой выделялся над скудным своим обрамлением из дерев. Герман хорошо знал архитектуру подобных зданий, составляющих чуть ли не четверть жилого фонда Москвы — пять этажей, ряд подъездов, по три квартиры на лестничную площадку — одно-, двух- и трёхкомнатка. В них жили пенсионеры, синглы и молодые пары, бездетные или с одним ребёнком. Первый этаж в торце дома выглядел нежилым — глухо обитый пластиком по железным балконным перилам, без стёкол, он выходил на кусты малины. Герман обогнул их и припарковал машину перед вторым подъездом, левым крылом взгромоздившись на тротуар. За низкой сеткой справа оказалась детская площадка — качели, горки, песочницы, расписной деревянный терем. Полоса клёнов отделяла её от футбольного поля. Это было до боли знакомое место — под деревьями виднелись столы для карт, шахмат и домино, слева от них хозяйственные постройки и парочка магазинов. За ними темнел гаражный массив и громады соседних пятиэтажек, сходящиеся под прямым углом. По двору гулял лёгкий ночной ветерок. Чуть слышно шелестел малинник, облетающие клёны. В кустах сирени вдоль дома прятались лавочки. Во всём огромном жилом массиве светилось меньше десятка окон.

— В таких дворах раньше стояли открытые мусорники, — сказала Надя, оглядываясь вокруг. — Просто здоровые чаны для разных помоев. Мусор никто не сортировал. Я была очень маленькая, но помню.

Герман, как ему казалось, помнил, что такие мусорники ушли в прошлое ещё до рождения Нади. Но возражать он не стал. Мало ли как оно было на Украине; мало ли что может помнить ведьма, какой кусок общей памяти вдруг всплывёт в её голове. Завершив осмотр двора — ни души — Герман шагнул к подъезду. На лавочке под сиренью спала серая кошка. Услышав шаги, она приподняла голову.

— Киииса… — шепнула Надя и осторожно погладила пальцем кошачий лоб. Кроткое животное снова положило голову на лапы и закрыло глаза. Герман открыл дверь подъезда универсальным ключом сотрудника ФСБ.

— А раньше замков не было, — сказала ведьма. — Двери в парадных были открыты, входи кто хочешь, чужой и пьяный. В некоторых районах, бывало, ссали на лестнице. Часто за мусоропроводом.

Она включила свет. Герман пошёл наверх по пустой, чистой лестнице, держа Надю между собой и стеной. Рука его была на рукояти автомата — выстрелить в любой момент. Рой камер уже засвидетельствовал, что здесь пусто, но мало ли кто может ждать в квартирах… Стены над лестницей украшала наскальная живопись в стиле «чёрный, белый и красный». Чудовищный белый город под красным небом слепо таращился чёрным сонмом окон между вторым и третьим этажом. Герману неожиданно понравилась картина — свидетельство небанальности художника и жильцов, каких-то не совсем мещанских интересов.

— В таком доме жил мой дедушка, — сказала Надя. — Жил и умер.

Медная табличка на обитой дерматином двери нехитро гласила «24. Унгерн». Герман вынул из кармана ключ.

— Не надо, — Надя коснулась его руки. — Командор прислал мне код.

И она ввела в замочную панель пять латинских букв: EMETH.

Комнатная пальма в пузатом рыжем горшке давно погибла от жажды. Вокруг горшка лежали сухие длинные листья, улики её увядания. Остался только ребристый иссохший ствол. Однокомнатная квартира была почти пуста, как будто отсюда кто-то съезжал. Или только планировал заселиться. Пока Надя складывала в пакет бумаги, диски и книги, Герман разобрал сосновую книжную полку и крест-накрест перевязал доски пластиковым шнуром. Во второй пакет пошли две бутылки дорогого коньяка, складной нож и немытая кружка; в третий — единственная в квартире смена белья.