Край вечных туманов
Шрифт:
Но папаша Бретвиль, оставив гостей внизу, поспешно поднялся по лестнице на второй этаж. Я слышала, как с плачем припала к его груди Мюзетта, а мельник быстрым отрывистым шепотом говорил ей:
– Беги, беги поскорее к тетке. Не то и тебя уведут. Беги и не смей возвращаться сюда… А когда будешь бежать через деревню, кричи во всю мочь, что я продаю весь хлеб ниже максимума. Пускай все крестьянки придут сюда. Я все отдам им задаром… Это мой хлеб, что хочу, то с ним и делаю.
Мюзетта ринулась по лестнице вниз.
– Можем ли мы как-то… – начала я.
– Можете.
Удивленная, я смотрела на него.
– Так с кем мне разговаривать? – неторопливо спросил мельник. – Кто глава в вашей семье – жена или муж?
– Это все равно, – сказала я торопливо. – Вы можете говорить с нами обоими.
– Да, теперь и в семье все пошло вверх ногами…
Я ждала, что же он скажет. Мельник так хорошо обошелся с нами. Пожалуй, в его доме мы впервые за шесть дней почувствовали себя людьми. Мы в долгу перед ним.
– Вы идете в Париж, не так ли, сударыня?
Папаша Бретвиль, видимо, решил все же говорить со мной, и я согласно кивнула, ибо не было возможности отказаться от того, что мы утверждали вчера.
– У меня есть дочь в Париже, Каролина. Она живет на улице де ла Гарп, номер 25. Меня, наверное, заберут в тюрьму, и Мюзетта, бедняжка, останется совсем одна. А ей ведь только шестнадцать. Каролина намного старше. Пусть она приедет сюда. Скажите, что у нас несчастье, и сестра в ней нуждается. И еще скажите… я прощаю ее.
– Прощаете? – переспросила я.
– Ага. Я, было, проклял ее. Почти проклял. Она спуталась с одним аристократом, знатным прохвостом, у которого и в мыслях не было жениться на ней. Да он уже был женат. Каролина опозорила семью до того, что нам невмоготу было остаться на прежнем месте. Мы переехали сюда, под Мортань. От всего этого моя жена и померла. А Каролина сбежала в Париж. Я ничего о ней не знаю, только адрес… Так вы обещаете?
– Обещаю.
Папаша Бретвиль молча снял со стены распятие.
– Ну-ка поклянитесь.
Не понимая причины его недоверия, я все-таки поклялась. Что мне стоит посетить мадемуазель Каролину, если Розарио все равно тащит меня в Париж?
– Улица де ла Гарп, двадцать пять, не забудьте!
– Да-да, я помню.
Помолчав, мельник добавил:
– За вашу услугу я дам вам и вашим детям теплую одежду и башмаки. И… три луидора золотом, чтобы вы могли сесть в дилижанс и поскорее известить Каролину.
– О, – проговорила я, – большое спасибо, но…
– Не надо мне никаких «но». После этих «но» всегда говорят какую-нибудь глупость. Хватит болтать. Одевайтесь скорее. На чердаке есть лестница, пусть ваш муж спустит ее из окна. Вы выберетесь из дома незаметно.
С помощью Маргариты я быстро одевала
– Давайте быстрее! – командовал Розарио. – Уже восемь утра, нам давно пора убираться.
Я получила обещанные три луидора золотом и спустилась по лестнице вслед за своим мнимым мужем. Утро было прохладное, но солнечное, дождя не ожидалось. Казалось, сама погода благоприятствовала нам. Я с удвоенной энергией принялась помогать спуститься Маргарите.
Несмотря на то, что мы оказались по другую сторону усадьбы папаши Бретвиля, я все же услышала звонкие голоса множества женщин, успевших прибежать на зов Мюзетты и моментально расхватавших хлеб по дешевке. От обещанных Республике сорока буассо ничего не осталось, и папаша Бретвиль мог злорадно хохотать. Реквизиторы могли теперь браниться и бесноваться, но забирать было нечего, а стрелять в крестьянок они не смели.
Уже спокойным шагом мы миновали выгон и перешли речку по узкому бревенчатому мостику.
В середине октября 1793 года я снова оказалась в Париже.
Угрюмо и неприветливо встретил меня этот город. Помрачневшим, посуровевшим, скучным и аскетичным – вот каким он мне показался. Был уже вечер, и улицы Парижа словно вымерли. Приближался час появления патрулей, и жители, вероятно, не испытывали желания попадаться им на глаза.
– Ваше сиятельство, – внезапно сказал Брике, когда мы остановились на углу улицы Круа-де-Рети-Шан. – Я, пожалуй, теперь с вами расстанусь.
Я молча смотрела на него, мало что понимая. Его присутствие стало само собой разумеющимся, чем-то весьма обычным.
– Что ты хочешь делать, Брике?
– Приключения наши кончились, ваше сиятельство. Париж для меня – все равно что дом. Здесь я не пропаду. Мне скоро будет шестнадцать. Я, наверное, запишусь в армию.
– Ты решил стать республиканцем?
– Мне до этого нет дела. Что республиканцы, что аристократы… Я при всякой власти сумею устроиться.
Находя, что ход его мыслей весьма трезв, я протянула ему несколько бумажных ассигнаций.
– Возьми. Так тебе будет легче на первых порах.
Он взял деньги. Я порывисто привлекла подростка к себе, поцеловала в лоб, и он впервые не сопротивлялся этому.
– Храни тебя пресвятая дева, Брике. Ты сделал мне много добра.
Он кивнул.
– Вы добрая женщина, ваше сиятельство. Может, если старые времена вернутся, я вам еще пригожусь. Вы знаете, где меня вернее всего можно найти.
– Где же? – спросила я в недоумении.
– В тюрьме, само собой. Я от этого никогда не вылечусь.